День рождения - раз, день рождения - два.

Она (в  сердцах,  расслабленно опустившись  на  стул).  Да  что  Вы  понимаете?!   Вы  меня  сторожите,  меня!  Думаете,  каково  одной,  на  краю  поселка  в  этом  ужасном  доме?  (махнув  рукой.)  А.   (после  мизерной  паузы.)  Павлик,  Павлик!  (натолкнувшись  на  заинтересованный  взгляд  И.Л.)  Не  сын  мне  Павлик.  Вернее -  сын.   Приемный.  Нет,   и  не  приемный.   Это  сын  только  Эдуарда.   Но  он  привязался  ко  мне.  По-своему. А  как  он  мог  еще  привязаться ,  ведь  его  самого  по-настоящему  никто  не  любил. (вновь  мизерная  пауза.)  Как  сейчас  помню,  как   увидела его  первый  раз.  Сбежал  от  своей  матери.  Она -  несчастный  человек,  пила.   Мальчишке  четырнадцать  лет,  а  выглядел...  на  все  двенадцать.  Худущий,  щуплый.  А  как  огрызался!  Но  как  затравленно  он  огрызался.   Как  он  любил  своего  отца!  Как  он  любил  Эдуарда!  А  Эдуард...  (неожиданно  тихо.)  У  меня  ведь  на  душе  грех.

Он.  Грех?

Она (почти  шепотом, с широко  раскрытыми  глазами,  быстро.)  Я  предала  Павлика.  Я  боялась  за  Вольдемара.  Боялась,  что  Павлик  будет  плохо  влиять.   Его  посадили  в  колонию,  я  его  не  спасала,  я  ничего  для  него  не  сделала!  Я  боялась.  (Пауза.)  А  когда  он вышел  из  колонии...  Он  был  все  такой  же...  нет,  другой.   Эдуард  уже...  (запнувшись.)  умер.  А  Павлик...   Павлик  вышел,  опять  обокрал  нас...   Вынес...  чего  только  не  вынес.  Скрылся, потом  опять  появился  -  извинялся,  плакал,    опять  обокрал...  он  несчастный  человек  и  где-то  неплохой.  Наркотики.  Последний  раз  его   посадили  на  семь  лет.  А   ведь  прошло    только  пять.   Когда   в  тот день   он  заглянул  в  окно,   вы  подскочили, - я  не  поверила,  я  не  хотела  верить... Значит,  сбежал.       

Он (усмехнувшись).  В  любом  случае,  мое  пребывание  здесь  обретает  хоть  какой-то  смысл.   Сторожить   нужно  не  просто  Вас.

Она (уязвленно).   Что  значит,  сторожить  меня?  Глупости  какие  Вы  говорите.

Он (возвращаясь  к  поеданию  консервов).  Только  повторяю  ваши.

Она.  Что  Вы  себе  позволяете?    Что  Вы...  Как  Вы  со  мной  разговариваете?    Я  еду  к  сыну...

Он (хмыкнув,  обрывая  ее).  в  Америку.

Она (растерявшись).  Я...

Он (с  набитым  ртом).  Зав.  библиотекой.

Она (трагически  тихо,  бормоча).  Боже...   как  я  могла  так  опуститься -  откровенничать  с   Вами?  У  меня  море  друзей,    каждый  готов  меня  выслушать  и...   а   Вы...   Вы    просто  сторож...

Он.   Слава  богу,  что  Вы  об этом  вспомнили.

Она (не  сразу).    Как  омерзительно  Вы...    чавкаете!!    И...  крошки...  за  собой   оставляте!   Что  думаете,    можно    разводить  здесь  тараканов?!    Думаете  бомж -  так  все  можно?!! 

Он (с  излишней  старательностью  выскребая  баночку  и  направляя  содержимое  в рот).   Вы  обязались   не  мешать  мне   сторожить,   а  на  деле  Вы  мешаете  не  только  сторожить,  Вы  мешаете  мне   даже  покушать. 

Она (не  сразу).  Покушать.  Как  не  стыдно,  как  человеку  не  стыдно? (выхватывает  у  него  опустевшую банку  консервов,  трясет  ею.)    Вы  же  всё  съели!   (перед  тем,  как  закрыть  за  собой  дверь,  гордо.) Господи,  с  кем  я  разговариваю?!   (как  крик  души.)  Скорее  бы  к  Вольдемару!! 

*              *             *             *              *             *

К А Р Т И Н А 4.

Предыдущая  сцена  заканчивается  музыкой,  тема   которой -  решительность,  позыв  вперед.  Внезапно  в  музыке  появляются  трагические  нотки   и   в  какой -то  момент  словно  обвал -катастрофа.

Из  темноты  высвечивается  она.   Ее  лицо,  фигура,  застывшая  поза -  все  говорит  о  катастрофе.  В  руках  она  цепко  держит  веревку.   Затемнение.

Тут  же.

Она  сидит,  что-то  пишет.  Она  погружена  в  свое  занятие,  от  всего  отстранена.  Заходит  он.

Он (по-будничному).  Насчет  угля  заходили.  Завтра  привезут.