День рождения в Лондоне. Рассказы английских писателей

Вот оно! Но он уже оторвался — парил в другом измерении, там евреев нет, там он недосягаем.

— Похоже на то.

Обедать он пошел в «Оксфордский и кембриджский клуб», за разговором о бегах выпил в баре четыре порции виски с компанией молодых барристеров и биржевых маклеров. За обедом разговор продолжился, он заказал бутылку кларета.

В половине четвертого он быстро, насколько позволяла грузность, шел по Сент-Джеймс-стрит; беззаботный, предвкушал приятный день, предстоящее свидание, и даже небольшая очередь на автобус не раздражала, и мысли об отце не тревожили. Над его головой все еще висел меч, но висел высоко, прочно укрепленный снисходительным и падким на подкуп палачом.

А вот и автобус, внизу все места были заняты, и он тяжело вскарабкался наверх, тут свободным осталось лишь одно место на переднем сиденье. У окна расположилась пожилая, коротко стриженая толстуха с багровым лицом, он неохотно опустился рядом с ней, в нос ему ударил удушливый запах немытого тела, и он поморщился.

— Вам что, одного места мало? — окрысилась она на него. — За мой билет такие же деньги плочены, как за ваш.

Харрис, не обращая на нее внимания, презрительно смотрел прямо перед собой.

— Вы что, оглохли? Вы меня только что в окно не вытолкнули.

В ответ на это Харрис, величаво повернув к ней голову в котелке, отрезал:

— Вы занимаете ничуть не меньше места, чем я.

Тетка, заерзав в бессильной ярости на сиденье, что-то пробурчала себе под нос. Харрис, не веря своим ушам, посмотрел на нее. Слабость — откуда ни возьмись, подкралась слабость — обволакивала, сковывала.

— Что? Что вы сказали? — с расстановкой, приглушив голос, сказал он.

— Что слышал! — ответствовала тетка, на этот раз она повернула голову и уставилась на него — темные бешеные глаза ее горели ненавистью. — Чтоб им, евреям этим. Житья от них нет.

Его все сильнее сковывала слабость. Кошмар, страшный кошмар, но это же ни с чем несообразно: такого просто быть не может. Ему представились лица пассажиров вокруг — вежливые, выжидающие.

— Вы ошибаетесь! — сказал он пискливым от возмущения голосом. — Вы с ума сошли!

— Еврей! — сказала она. — Что я, еврея, что ли, не признаю?

— Это вы обо мне? — ошеломленный, он не находил слов.

Воспоминания будоражили, подвергали все сомнению: восемь лет он был неуязвим — и вот эти годы вдруг поставлены под вопрос, осквернены. Он встал, споткнулся о зонтик и побежал по проходу, визгливо, жалостно причитая:

— Я не намерен терпеть оскорбления.

Посреди Парк-лейн соскочил с автобуса, всего в нескольких метрах от него со скрежетом затормозил спортивный автомобиль, водитель, высунувшись из окна, покрыл его, но он, не обращая внимания на водителя и не видя ничего вокруг, мчался к спасительному тротуару.

— Ненормальная! — твердил он. — Ясное дело — ненормальная, иначе и быть не может!

Брайан Гланвилл Выжил

Перевод cанглийского Ларисы Беспаловой

— Билл! Марион! — миссис Левинсон потрясала тонким, испещренным каракулями листком. — Письмо, авиапочтой, от Маркуса! Он едет в Англию, на следующей неделе будет у нас! Правда, здорово? Он приедет в Лондон! — возбужденно, совсем по-девчоночьи смеялась она.

— Замечательно! — подобострастно поддакнул ее белобрысый розовощекий недомерок-муж.

— Марион! — обратилась миссис Левинсон к дочери. — Правда, хорошо?

— Да-да, — в голосе Марион не слышалось энтузиазма. Она так и не подняла глаз от тарелки.

Миссис Левинсон пронзила ее грозным взглядом — это был взгляд старшины, заподозрившего подспудное неповиновение; впрочем, радость несла ее, как волна.

— Мы не видели его почти два года, — сказала она. — Впрочем, нет, полтора, он тогда приплыл из Хайфы. Но он уже закончил обучение, теперь он наводчик, — и, проверяя себя, поднесла письмо к глазам. — Вот именно — наводчик, служит на израильском флоте. Билл, это же прекрасно, что у Израиля есть свой флот с кораблями, с наводчиками — всё честь по чести.

— Просто великолепно, — сказал Билл голосом слишком хорошо модулированным, слишком чеканным, чтобы быть натуральным, жена же его от волнения перестала следить за собой, и голос ее утратил благоприобретенный лоск. — Лучшей жизни для парня и быть не может.

— Помните, в каком виде он к нам пришел? — вопрошала миссис Левинсон. Сцепив пальцы, она устремила взгляд в пространство — ни дать ни взять Орлеанская дева, разве что видение ей явилось вполне мирского свойства. Дочь мрачно сунула ложку в овсянку: всё это она уже слышала и не раз.