День рождения в Лондоне. Рассказы английских писателей

— Я был ошеломлен, — сказал он. — Столько воспоминаний пробудилось. Отнюдь не таких, как ваши, Джордж. Завидую вашим воспоминаниям. Если можешь наследовать прошлое, легче жить.

Они познакомились год назад — одновременно вошли в тесный, еле ползущий лифт, пропитавшийся прилипчивым, едким запахом политуры. На Грее был туго подпоясанный, забрызганный дождем плащ, но в руке он держал не стек, а сетку с покупками. Розенбаум, по обыкновению сотрудников Би-би-си, был в твидовом пиджаке с кожаными нашлепками на локтях и фланелевых брюках. По пути к остановке автобуса на Финчли-роуд они неизбежно сталкивались, и не раз, но до сих пор в разговоры не вступали.

А тут Грей с высоты своего аристократического роста вгляделся в галстук Розенбаума и спросил:

— Это галстук Ориеля? [15]

— Ну да, — сказал Розенбаум. — Вас, по-видимому, это удивило.

— Нет-нет, нисколько.

Лифт, как обычно подскочив, остановился на пятом этаже, Грей дернул на себя решетчатую дверцу, но наружную дверь не открыл.

— А вы? — спросил Розенбаум. — Вы тоже учились в Оксфорде?

— В Модлине. [16]Моя фамилия Грей.

— Моя — Розенбаум.

Они пожали друг другу руки. Рука у Грея была крупная, сухая, в ней чувствовалась сила.

— Зайдите выпить сегодня вечером.

В квартирке Грея, не больше его собственной, этажом выше, Розенбаума окружили всевозможные трофеи, медали, головы зверей, ружья, крикетные биты, фотографии: Грей на крикете в фуфайке и кепке с эмблемой сборной Англии, Грей в форме «Коринтианз», [17]Грей верхом на лошади, Грей с Черчиллем, Грей с удочкой, Грей с ружьем, рядом с ним толстомордый индиец в национальном костюме и тюрбане, у их ног распростерся убитый тигр.

— Так вы Дж. Б. Грей! — сказал Розенбаум.

— Вот так так! Вы обо мне слышали?

— Разумеется, слышал.

— Разумеется? Какое там «разумеется». Я уже стар. Вышел в тираж.

— Дж. Б. Грей! — сказал Розенбаум, впившись в него с пылом археолога. — Надо же — встретиться с вами здесь, в Коулбрук-Корте!

— Что будете пить? Виски? Виски нет. Как насчет шерри?

— Спасибо, да, — сказал Розенбаум, оглядывая комнату: изобилие лиц и артефактов — залежи прошлого — подавляли его, и у него промелькнула мысль: он еще жив! Вот он где!

— Как можно, — сказал он. — Оксфорд вас не забыл. Вы же играли в трех сборных. В финале по регби вы не участвовали из-за травмы. И ваш мировой рекорд по прыжкам в высоту.

— Мens sana, [18]— сказал Грей, подавая ему шерри, — прямая спина, двубортный синий блейзер, оттененный галстуком МКК [19]в положенную ему кричащую полоску. — В моем выпуске я был первый по классической филологии. Обошел Дж. Д. Брауна.

— Лорда Уиррола, лорда-канцлера.

— И вице-короля Индии. Полагаю, он мне этого не простил. Считалось, что он прекрасный классицист. Полная ерунда! Латынь он знал сносно. А в греческом был не силен. Стипендию получил за английское сочинение. Первым никогда не был.

— А вы?

— Был, на первом публичном экзамене. [20]

— Но не на выпускном? Слишком много времени отнимал крикет?

— Никак нет. — Грей насупился. — Слишком много времени отнимало частное репетиторство на каникулах. Вечно не хватало денег, — и по стариковски медленно, осмотрительно сел, Розенбаум поспешил отвернуться: его пронзила жалость.

— А вы отличались в науках? — осведомился Грей.

— Был стипендиатом по истории или тому, что сходило за историю.

— И как окончили?

— Первым. — Розенбаум смешался. — Разве это имеет значение?

— Очень даже имеет! — попенял ему Грей. — Ничуть не меньшее, чем участие в сборной. Чем любой рекорд! Независимо ни от чего. Ну а дальше будь что будет.

— Разочарование, вот что, — ляпнул Розенбаум, не подумав.

— Нет, — сказал Грей. — Воздаяние — вот что. Ловите момент, Розенбаум! Carpe diem! Я радовался каждому моменту моей жизни.

— Да, — сказал Розенбаум, глаза его обшаривали комнату, разглядывая фотографии — мощные удары, бесконечная цепь великих свершений. — Но это зависит от того, какие у кого воспоминания.

— Чудесные воспоминания! — воскликнул Грей. — Мне везло, не отрицаю.

Да уж везло, подумал Розенбаум, снова обозрев комнату, запущенные, пожелтевшие стены — до чего ж убогая оправа для такого великолепия.

— Чудесные деньки, Розенбаум! Дивные деньки! Больше нам таких не видать! Мир изменился, но жить в нем еще можно.

— Если остаться в живых, — сказал Розенбаум.

Грей перевел на него глаза.

— Извините за любопытство. Где вы родились?

— В Вене.

— А потом… потом вы приехали в Англию?

— Да, в 1938-м. После аншлюса. [21]Еще бы чуть-чуть — и опоздал. Вы знаете про аншлюс?

— Как же, — сказал Грей, — аншлюс. — Между ними явственно обозначился разрыв, пролегла пропасть.

Ни о каком диалоге и речи быть не могло, но слушал Грея он с упоением. Вечер за вечером. Час за часом — легендарные моменты. Огромный мир вставал перед глазами, облекался плотью. Такого Оксфорда он не знал. Дерзкие проделки. Пиво на завтрак. Дважды по сто лет. [22]

— Вам не понять.

— Чего, крикета? Нет, никогда не понять.

— Империя сама по себе. Поставившая себя над политикой.

— Отторгнувшая иностранцев.

— Иностранцы сами себя отторгли.