День саранчи

Карлик бочком подошел к гробу, произвел манипуляции с носовым платком и ретировался. Никто за ним не последовал, и тут миссис Джонсон вышла из себя - восприняв этот очевидный недостаток интереса как личное оскорбление.

- Желающие лицезреть останки покойного мистера Гринера должны сделать это незамедлительно, - прогремела она.

Произошло легкое движение, но никто не встал.

- А вы, миссис Гейл, - наконец сказала она, упершись взглядом в поименованную. - Что же вы? Не хотите кинуть последний взгляд? Скоро эти останки вашего соседа будут навеки преданы земле.

Деться было некуда. Миссис Гейл двинулась по проходу, и за ней еще несколько человек.

За их спинами Тод улизнул.

18

На другой день после похорон Фей выехала из Бердача. Тод не знал, где она поселилась, и собирался с силами, чтобы позвонить миссис Дженинг, как вдруг увидел ее из окна своей мастерской. Она была одета в костюм наполеоновской маркитантки. Пока он открывал окно, она почти успела свернуть за угол дома. Он крикнул ей, чтобы она подождала. Она помахала ему рукой, но когда он спустился вниз, ее уже не было.

По ее одежде он понял, что она снимается в фильме «Ватерлоо». Он спросил студийного полисмена, где работает группа, и тот сказал, что на самой дальней площадке. Он сразу отправился туда. Проехал взвод кирасир - крупные мужчины на гигантских конях. Он знал, что они направляются к той же площадке, и последовал за ними. Они перешли в галоп, и он скоро отстал.

Солнце пекло. Глаза и глотка были забиты пылью, поднятой копытами, в голове стучала кровь. Единственную тень отбрасывал океанский лайнер из раскрашенного холста, с настоящими шлюпками, висевшими на шлюп-балках. Тод постоял в его узкой тени, а потом пошел к торчавшему вдалеке пятнадцатиметровому сфинксу из папье-маше. Между ним и сфинксом пролегала пустыня - пустыня, непрерывно расширявшаяся благодаря армаде грузовиков, которые сваливали здесь белый песок. Едва он сделал несколько шагов, как человек с мегафоном приказал ему вернуться.

Он взял вправо и, огибая пустыню по широкой дуге, вышел на деревянный тротуар улицы Дикого Запада. На веранде салуна «Последняя ставка» стояла качалка. Он сел в нее и закурил.

Отсюда виден был поселок в джунглях и буйвол, привязанный к конической травяной хижине. Каждые несколько секунд животное издавало мелодичный стон. Откуда-то вылетел араб на белом жеребце. Тод окликнул араба, но ответа не получил. Немного погодя он увидел грузовик со снегом и эскимосскими собаками. Он опять крикнул. Шофер что-то крикнул в ответ, но не остановился.

Отшвырнув сигарету, он толкнул двустворчатую дверь салуна. Зада у здания не было, и он очутился на парижской улице. Он прошел ее до конца и вступил на романский двор. Невдалеке слышались голоса, и он направился туда. На лужайке из мочала группа мужчин и женщин в костюмах для верховой езды устроила пикник. Они ели картонную пищу перед целлофановым водопадом. Тод хотел подойти и спросить дорогу, но был остановлен мужчиной, который сделал страшное лицо и поднял табличку: «Тихо! Идет съемка». Когда Тод сделал еще один шаг, мужчина погрозил ему кулаком.

Отсюда он вышел к маленькому пруду, где плавали большие целлулоидные лебеди. Через пруд был переброшен мост с надписью «Лагерь Конфетка». Он прошел по мосту и очутился на тропинке, которая уткнулась в греческий храм Эроса. Сам бог лежал ничком в куче старых газет и бутылок.

Со ступеней храма он разглядел вдалеке дорогу, обсаженную черными ломбардскими тополями. На ней он и потерял кирасир. Он двинулся сквозь чащу колючих кустов, старых задников, железного хлама, миновал остов цеппелина, бамбуковый частокол, саманный форт, деревянного троянского коня, лестничный марш барочного дворца, начинавшийся в клумбе бурьяна и кончавшийся в ветвях дуба, часть станции «14-я улица» нью-йоркской надземной железной дороги, голландскую ветряную мельницу, скелет динозавра, надводную часть «Мерримака», угол храма майя и наконец вышел на дорогу.

Он запыхался. Он сел под тополем на камень, сделанный из коричневого гипса, и снял пиджак. Дул свежий ветерок, и вскоре ему стало легче.

В последнее время он начал думать не только о Домье и Гойе, но и о некоторых итальянских художниках XVII и XVIII веков, о Сальва- торе Роза, Франческо Гварди и Монсю Дезидерио - живописцах Упадка и Тайны. Глядя теперь с холма, он видел композиции, которые можно было бы прямо составить из калабрийских работ Роза. Тут были полуразрушенные здания, разбитые памятники, выглядывавшие из-за громадных скрученных деревьев, чьи обнаженные корни корчились на иссохшей земле, и из-за кустов, покрытых не цветами или ягодами, а целым арсеналом сабель, пик и крючьев.