День сардины

Все, что я пробовал делать, было просто и старо, как мир. Вот, скажем, ловчил, как ловчили лет пятьсот назад, а то и больше. Или таскал ящики с яблоками, мешки с картошкой и корзины с капустой на овощном рынке. Сегодня одно, завтра другое. А все потому, что работу давали только такую, которую нельзя механизировать, и на своем коротком веку я уже раз остался безработным, потому что меня заменили машиной и вместо деревянных бочек стали делать металлические. Так или иначе, сам ли я был виноват, или кто другой, не все ли равно, я прошел через это, как касторка через кишки. Моисей умер, когда увидел землю обетованную, но человек, выброшенный за борт, должен жить. И я любил жизнь. Только одно отравляло мне существование — отношения между моей старухой и Гарри. Я и сам не понимал, что это мне как нож острый, что я все еще не могу без нее обойтись, все еще, так сказать, держусь за ее юбку.

Теперь я могу смеяться над их романом, над котенком, улитками и ручной мышкой, которую он, дернув за веревочку, выпустил из коробки в тот вечер, — она сидела у него в каюте, неподвижная, как фарфоровая статуэтка, и вдруг, увидев розовый носик и глаза-бусинки, бросилась к нему в объятия. Но тогда мне было не до смеху. Забавно, как подумаешь, что именно мысль об этом была для меня всего мучительней, а сам я меж тем не терялся. Взять хоть ту женщину, о которой я уже упоминал. Дело шло к этому уже давно, но случилось все за две недели перед тем, как накрылась моя карьера угольщика. Когда Чарли сказал мне, к чему идет, я подумал, что он рехнулся, — ведь она была уже не девочка. Он покачал головой. «Есть такие, которые любят молоденьких, — сказал он. — Ну да ладно, сам увидишь». И вскоре я получил первое подтверждение его правоты. Она жила в шикарном районе, где все покупают оптом, но уголь заказывала по сто фунтов. Сперва-то она брала помногу, сотен по десять-двенадцать. Но потом сократилась до четырех или пяти и всегда предлагала мне выпить чаю. Шатенка, с карими глазами, не толстая, но плотненькая, она всегда смотрела на меня с грустью. Она была слишком порядочная, чтоб искать приключений, как та, которую звали Полли; и я уверен, что, если б не случайность, между нами ничего и не было бы. Но вышло так: раз вечером я от нечего делать слонялся возле Центрального вокзала и вдруг увидел ее — она вышла с тяжелыми чемоданами, усталая с дороги. Меня она не заметила.

Я подошел и сказал:

— Позвольте, помогу вам чемоданы снести.

Она обернулась. Она была смуглая, из тех, которые нелегко краснеют.

— Ну хорошо… Ты такой милый мальчик… Как ты переменился!

— Покультурнее малость стал, — сказал я. — Мне самому приятно. Вы меня всегда чаем поили, ну, я и не мог глядеть, как вы чемоданы тащите.

В такси она сказала:

— Подвезти тебя домой? Или нам по пути?

Меня тоска брала, когда я думал о том, что скоро опять семь утра, мысль о ворованном угле давила меня, и я соврал. По-моему, она поняла, что я вру. Такие здесь не живут. Шофер такси, наверно, принял нас за сумасшедших, — конечно, если вообще обратил на нас внимание, потому что мостовая была скользкая, как каток, и кругом полно машин и пьяных. А может, он подумал, что я ее сын, и тогда это самое смешное, потому что все десять минут, пока мы мчались сквозь ночь неизвестно куда, я не замечал ничего вокруг, кроме запаха ее духов и прикосновения женщины — тяжести, привалившейся ко мне. Я плохо видел ее лицо, но оно было нежное, хоть и не без морщинок; щеки, пожалуй, слишком пухлые, но уродливой ее не назовешь. Правда, красавицей — тоже, но в ней было какое-то подкупающее спокойствие. Я не знал, о чем разговаривать, и она пришла мне на помощь.

— Надеюсь, у меня там все в порядке, — сказала она. — Дом неделю стоял запертый, но в камине наготове дрова.

— И чайник тоже наготове? — спросил я.

Она взяла мою руку, сжала ее, положила к себе на колени, и я понял, что теперь все в порядке, а она сказала:

— Зови меня Стеллой.

Под конец она все же затопила камин, и мы выпили чаю, а домой я ушел в два часа ночи и от волнения не мог даже придумать никакого объяснения для моей старухи. Но — и это очень важное «но» — я думал о ней и о Гарри, когда был у этой доброй, ласковой женщины. И, верьте или нет, мне было больно. Можете этому поверить.