День сардины

— К тому времени, как он кончит, ты на пенсию выйдешь, — кисло сказала моя старуха; ей до смерти надоело каждый день покрывать простынями стол, буфет и всю мебель, а потом стирать эти простыни, потому что основой моего художественного мастерства был смелый мазок, отчего известка брызгала с кисти во все стороны.

Когда потолок был закончен, у нее пропала охота красить или белить еще что-нибудь, и я решил насладиться последними деньками свободы. Была середина лета, и я целые часы проводил в овраге, неподалеку от спортклуба. Облюбовал там уютную ложбинку, взял у старого Чарли Неттлфолда серп, накосил травы и устроил себе лежанку, чтобы валяться на солнцепеке. Раздевшись до трусов, я стал помаленьку поджариваться. Лежал на спине и, прикрывая глаза растопыренными пальцами, смотрел, как по небу плывут облака. А когда облака мне надоедали, я поворачивался на бок, и мне был виден мост, по которому с грохотом неслись легковые автомобили, грузовики или автобусы, как муравьи, ползли люди и иногда мелькала какая-нибудь красотка в ярком платье; а не то поворачивался на другой бок и смотрел, как поезда с грохотом бегут по другому мосту. Иногда я шел прогуляться до спортклуба, но потрепаться мне было не с кем, потому что днем там все больше сидели заядлые рыболовы, которые любят одиночество и никого не замечают. Это был самый приятный отдых в моей жизни, и я жалел лишь об одном — что больше не встретил молчаливого человека, который однажды прокатил меня по реке. Он возил меня в Шилдс и обратно и за весь путь не сказал ни слова. Человека, который не хочет разговаривать, хоть тресни, и готов плыть на край света, стоит повстречать в жизни во второй раз.

Как-то раз на меня набрел один малый — Краб Кэррон. Я лежал ничком на сене, подставив солнцу спину, и предавался золотым мечтам о том, как славно я заживу, когда стану миллионером. Свой самолет, яхта, собственный живописный остров, целая армия рабов и рабынь. Единственной свободной женщиной в этих владениях будет моя старуха и при ней друг Гарри, наш Жилец, — конечно, только в том случае, если она будет очень настаивать. Мое воображение разыгралось, и я представил себе, как сам премьер прилетит на вертолете, чтобы посоветоваться со мной, но тут мне захотелось перевернуться на другой бок. И я увидел Краба Кэррона, но только не сразу его узнал, во-первых, потому, что он казался чуть не вдвое выше, а во-вторых, я смотрел на него против солнца.

— Эй, старик, здорово ты меня напугал, — сказал я.

— А ты что тут делаешь?

— Хочу загореть перед отъездом в свой ежегодный отпуск в Вест-Индию, — говорю.

— Да у тебя уже и так потрясный загар. Ты сюда каждый день ходишь?

— Смотря по погоде. Когда дождь или ветер, я, понятно, сижу дома и ковыряю в носу.

— Не остроумно, — сказал он. — Ты ничего такого не замечал? Я хочу сказать, здесь, поблизости?

— Я замечаю только, когда заходит солнце, Краб, — сказал я. — И тогда ползу домой. А в чем дело? Ты затеваешь что-нибудь?

С такими, как этот Краб Кэррон и его брат, мой ровесник, по прозвищу Носарь, надо напрямик, без церемоний — иначе с ними нельзя.

— Нет, просто так интересуюсь.

Он присел возле меня на корточки и стал жевать соломинку. Оба эти Кэррона — красивые ребята, но если просветить им головы рентгеном, так там сплошь слоновая кость окажется, и притом далеко не лучшего качества. В Крабе было росту без малого шесть футов — видный из себя.

Он был смуглый, черноволосый, лицо длинное, как у индейца. Глаза не то карие, не то черные — не разберешь, но в общем под цвет волос. Он носил красные джинсы, которые, наверно, мог натянуть только с помощью ботиночного рожка, и шерстяную спортивную рубашку. Говорят, его дед был испанским матросом. Может, это и правда. Во всяком случае, он сильно смахивал на тореадора, да и брат его тоже.

— Ты работаешь, Краб?

— Ага, работаю, торгую с тележки, когда найду, где ее поставить; словом, промышляю случайными заработками. — Он отвернулся. — Ты не видел сегодня старика Неттлфолда?

— Мельком. Он уехал на своей старой кляче. Брал у него серп дня четыре или пять назад. А на что он тебе?

— Да так просто, — сказал Краб. — Слышь… Есть у меня одно дельце в его доме. Все честно-благородно, но я не хочу, чтоб старик знал про это, да и другие тоже. Ничего особенного. Может, когда-нибудь приму тебя в игру. Молчать умеешь?

— Могила, — сказал я.

— Гляди, — сказал он, указывая соломинкой, — отсюда все видно. Всех, кто приходит и уходит. Хорошо, что я на тебя наткнулся.

— А если б я на тебя — какая разница, — сказал я. — Чужими делами не интересуюсь.

Но все же меня мучило любопытство.

— Подвинься, — сказал он. — Дай прилечь.