День Шакала

— Да ладно тебе, начальник, — отмахнулся тот, — так тоже нельзя. Ведь мы кого ищем? Который затрахал и прикончил баронессу, при чем тут педики?

К двум часам Бернар с Шакалом были на месте. Шакал попросил постелить ему на кушетке в гостиной, и Бернар спорить не стал, хоть и подглядывал в щелочку из спальни, когда гость раздевался. Мускулы какие, прямо стальные. Да, видно, нелегко будет его соблазнить, но дело того стоит.

Ночью Шакал обследовал холодильник в уютной, по-женски опрятной кухоньке и решил, что еды, пожалуй, хватит на три дня на одного, но на двоих — едва ли. Поутру Бернар хотел сходить за молоком, однако Шакал не пустил его — зачем, не надо, он больше любит сгущенное. Они поболтали, потом Шакал попросил включить телевизор, посмотреть полуденные новости.

Сообщили о розыске убийцы баронессы де Шалоньер, убитой двое суток назад. Жюль Бернар испуганно взвизгнул.

— Ой, не могу я все эти ужасы…

Экран заполнило лицо, приятное лицо молодого человека в массивных роговых очках, с темно-каштановой шевелюрой — вот он, убийца, американский студент по имени Марти Шульберг. Всех, кто его видел или что-нибудь о нем знает, просят…

Бернар, сидевший на кушетке, обернулся, поднял голову и подумал напоследок, что вовсе не голубые глаза у Марти Шульберга: глаза, глядевшие на него, когда стальные пальцы сдавили ему горло, были серые…

Через несколько минут тело бывшего Жюля Бернара, всклокоченного, с перекошенным лицом и вывалившимся языком, было запихнуто в стенной шкаф в прихожей. А Шакал присмотрел журнал на полке и уселся в кресло — ему надо было еще переждать два дня.

За эти два дня Париж перевернули вверх дном: такого еще не бывало. Проверили все гостиницы — от самых роскошных до самых паскудных, — да что гостиницы: все бордели, пансионы, общежития, ночлежки. По всем барам, ресторанам, ночным клубам, кабаре и кафе рыскали агенты в штатском, предъявляя фотографию и расспрашивая официантов, барменов, вышибал. Были задержаны семьдесят с лишним молодых людей, отдаленно похожих на убийцу, — потом их, извинившись, отпустили, поскольку все они оказались иностранцами, а с иностранцами, известно, разговор особый.

Останавливали прохожих на улицах, задерживали такси и автобусы, у всех проверяли документы. Въездные пути в Париж перегородили заставами; а ночным гулякам никакого житья не стало.

Сто тысяч государственных служащих — от инспекторов уголовного розыска до рядовых жандармов — были подняты на ноги. Примерно пятьдесят тысяч уголовников и иже с ними уясняли встречных и поперечных. В студенческом кафе, барах и клубах, на любых собраниях и встречах было полным-полно молодых и моложавых шпиков. Агентства по размещению иностранных студентов на частных квартирах получили соответствующие предупреждения.

Вечером 24 августа комиссара Клода Лебеля, который пребывал на субботнем отдыхе и, облачившись в поношенный свитер и латаные штаны, копался у себя в садике, вызвали по телефону к министру. Машина пришла за ним в шесть часов.

При виде министра Лебель слегка оторопел. Полновластный охранитель французской государственной безопасности выглядел усталым и измученным. Казалось, он состарился за двое суток: черные тени легли под бессонными глазами. Он указал Лебелю на стул перед столом; сел и сам в свое кресло-вертушку, в котором любил оборачиваться к площади Бово за широким окном. На этот раз он к окну не оборачивался.

— Не можем мы его найти, — обронил он. — Исчез этот ваш Шакал, точно сквозь землю провалился. И в ОАС наверняка знают не больше нашего, где он прячется. И уголовники ничего не разнюхали.

Он замолк и тяжело вздохнул, глядя через стол на невзрачного сыщика: тот лишь растерянно моргал.

— Боюсь, мы за целых две недели толком не поняли, с кем имеем дело. А вы думаете, где он?

— Здесь, в городе, — сказал Лебель. — Как вы распорядились назавтра?

Лицо министра болезненно перекосилось.

— Президент категорически не желает ничего отменять или изменять. Я разговаривал с ним нынче утром, он был очень недоволен и лишний раз подчеркнул, что завтра все пойдет по намеченному. В десять он зажигает вечный огонь у Триумфальной арки. В одиннадцать — торжественная месса в соборе Парижской богоматери. В двенадцать тридцать он будет возле усыпальницы героев Сопротивления в Монвалерьене; потом возвращается во дворец, на обед и на отдых. Отдохнув, вручит медали десяти ветеранам, о которых наконец-то вспомнили.

Это будет в четыре, на площади перед Монпарнасским вокзалом, так он приказал. Через год, вероятно, вокзал уже снесут, это в последний раз.

— С толпой как будет? — спросил Лебель.

— Мы это все вместе продумали. Публику будут держать дальше обычного. И стальные барьеры будут поставлены за несколько часов до каждой церемонии, а внутри оцепления все обыщут, вплоть до канализации. Каждый дом, каждую квартиру. Перед каждой церемонией и во время ее на крышах разместят наблюдателей. За барьеры пропускаются только должностные лица — те из них, кто принимает участие в церемониях.