День шпиона и кое-что о птичках

– Не повезло – это вам! – запальчиво выкрикнула она, забыв о дурноте. – Мы сражались. Когда сражаешься, порой приходится терпеть поражение, но есть другие! Они не оставят дело, до всех у них руки коротки! Думаете, есть лишь одна ставка, которую взяли в кольцо? – Как фальшиво это звучит, сплошь штампы. Неужели ей нечего сказать, неужели она не может объяснить?

– Наши люди… люди, которые нас поддерживают… они повсюду…

Ее голос становился все тише, но она упрямо пыталась продолжать. – Мы.. мы все вместе…

– Э-э, барышня! Вы бы об этом говорили поменьше, разве не знаете – "у неба есть глаза, у земли – уши". Про подсадных-провокаторов не слышали?

– Я, по-вашему, провокатор?

– Нет, я так не думаю, и все же… Осторожнее бы надо, барышня.

Теплые, сильные ноты звучали в его голосе, и хрип с одышкой не могли их стереть. Вслушиваясь в его слова, отвечая ему, она, пусть на секунды, но забывала о судорожно сжимающихся, будто выгрызаемых невидимыми зверьками пальцах. Хотелось говорить с ним еще, а то вот-вот опять накатит смертельная безнадежность, тоска, что хуже боли.

Он, словно догадавшись, прервал молчание.

– Барышня… Вы не задумывайтесь сейчас, задумываться – лишь силы терять. Пока мы с вами живы, не надо отчаиваться. Жизнь – она такая штука – раз! И все повернулось наоборот, как в зеркале.

Он опять закашлялся, и долго, долго не мог перевести дыхание.

– Больно, да?

Глупо так говорить, но сочувствие было искренним, он ведь поймет…

– Больно – это ничего… По-настоящему плохо – это когда уже не больно, помните старую поговорку? Я как раз об этом – пока от вас чего-то… он не то кашлянул, не то усмехнулся, – добиваются, вы живы. Пока живы – есть надежда… Вы правы, что не хотите отвечать!

– Дело не в этом! После того, как я попала сюда… после этого остается только умереть. Выхода нет и не будет! Я не хочу жить, даже до завтра. Нет, пусть убьют скорее! Но сказать им… Я просто не могу! Разве могу я им рассказать?

– Простите? Почему – не можете?

– Это слишком, вы понимаете? Это…

– Я понимаю вас, барышня. Однако же.. желание жить, даже страдая, – это естественно, это правильно, почему вы этого стыдитесь?

– Нет! Нет! Жить больше нельзя. Но я не могу так… Это предательство!

– Предательство – отвратиться от близких, перейти к врагам. Попасть в плен – не то же самое. Что-то непохоже все это вот на добровольное содействие. Если близкие – разве они осудили бы вас? Кого же вы не можете предать?

– Идеалы, наверное…

Ее голос упал – фраза прозвучала так глупо.. в этой комнате…

Он вздохнул примирительно.

– Барышня… Хотел бы я иметь что-то такой же силы. Ну, так пока у нас с вами есть еще время, расскажите мне об этой вашей справедливость… или о вере. Кто знает, говорят, вера иногда помогает. Как вы думаете?

Запинаясь она начала опять про идеи справедливости для всех, про слова древних мудрецов, бессовестно перетолкованные, и о том, как важно очистить их, освободить настоящую веру от наносного, чтобы она воссияла, как кристалл, для людей, а не служила средством обогащения… возвышения… управления… для горстки, стоящих у власти. Вцепившихся в эту власть, которая по праву и по справедливости им вовсе не принадлежит, а должна принадлежать … кому-то… ну, кто верен и справедлив… для людей… чтобы страна процветала…

– Идеалы хорошие. Вот только… ваши ли?

Сказать ему? Зачем… Разве уже не все равно…

– Так хотелось быть вместе… со всеми.. а теперь… теперь…

Она тихо заплакала, не надеясь услышать ответ. Но теплый, уверенный голос отозвался тотчас же.

– Одиночество кажется страшным. Но на самом деле это потому, что все самое страшное всегда переживается в одиночестве. Даже если вокруг толпа, даже когда рядом самые близкие… страдание отрезает от всего, оставляя обнаженным… беззащитным… и одиноким…

Как он понимает все! Удивительно, вот бы поговорить с этим человеком раньше, до сих пор никто ее так не слушал. Не слышал.

– Да! Вы правы! Мой дедушка, он всегда…

Дверь отодвинулась, оборвав ее на полуслове. Опять! Она сама не ожидала, что испытает такой безумный ужас – опять! Выдержать это еще раз – от одной мысли она похолодела, даже губы стали "не своими", будто вся кровь застыла, как ручей морозным утром.

Вошел тот противный молодой парень, он вызывал у нее гадливое чувство, как змея в пруду. При всяком случае он засматривался… он пялился на нее упорно и непрерывно. Особенно неприятен его взгляд – застывший, темный и густо наполненный чем-то настолько постыдным, что встречаться с ним глазами было невыносимо. Остальные смотрели на нее по-другому, как… ну, как крестьянин оценивает свинью или, например курицу, держа ее за ноги и встряхивая. Ему надо знать, получится ли из курицы несушка, или вкусный суп, он не наслаждается беспомощностью курицы, он вообще слишком занят важным для него вопросом, чтобы задумываться – унизительно или нет для курицы висеть вниз головой.

Она не успела испугаться еще сильнее, увидев парня, тем более, что он даже не посмотрел в ее сторону

– Командир! – выкрикнул с порога. – Командир, если вы…