День святого Жди-не-Жди

Поль посмотрел на скультуру и набровил хмури. Пьер продолжал мордовать мрамор регулярными и регулярно неловкими ударами. В данный момент он работал над частью руки, пытаясь придать ей нужную форму. Наконец надумал поприветствовать брата и, так как шел дождь (лило вдоволь и поперек), сказал ему (брату):

— Скверная погода, гм.

Хотя уэза[138] была таковой именно из-за него. Иногда Пьер говорил:

— Гадкая погода, гм.

Или так:

— Сегодня плохая погода.

За все то время, что лило, не переставая, можно было бы придумать что-нибудь другое, но эти формулировки казались достаточными и Пьеру, и прочему населению, которое каждое утро констатировало пористое состояние небес с одинаково добросовестным возбуждением.

По этой же причине Поль ответил:

— Да, дождь.

Он выражался просто.

Но это вовсе не значило, что работа братца (бывшего мэра) его удовлетворяла; ответив, он придал лицу настороженное выражение, которое постановил себе при входе и выполнял всякий раз, когда взирал на создающееся произведение.

— Это рука? — скептически поинтересовался он.

— Это?

— Да, это.

— Это рука.

— Волос нету, — сказал Поль.

— На руках у статуй волосы не делаются.

— У отца были волосы. Даже целые заросли.

— В мраморе их не делают, — раздраженно ответил Пьер.

Поль покачал головой.

— А это?

— Нога.

— И что? Тоже без волос?

Пьер отложил киянку, отошел от каменной глыбы и сел.

— Послушай, Поль, — начал он. — Я тебе скажу одну умную вещь. Кто из нас плазмафил[139]: ты или я? Кто скультор? Ты? Или я?

— Ни ты и ни я, — ответил Поль. — Я — мэр, а ты — мраморщик.

— Я-то мэром уже был, а ты никогда не был мраморщиком.

Он снова взялся за киянку.

— Какой труд! Какая одержимость!

— Здравствуйте, Эвелина, — сказал Поль. — Вам не кажется, что ему следует приделать волосы на руках? И особенно на ногах. У старика их было немало; ну, в общем, вы меня поняли.

— Идите-ка вы со своими советами куда-нибудь, — предложила Эвелина.

— Как он меня достал, — сказал Пьер.

— Оставьте его в покое.

Она села и стала натягивать сапоги.

— Схожу куплю печенье, — сказала она Пьеру.

Поль смотрел, как она натягивает сапоги. У нее были довольно красивые ноги.

— У вас нет дождяреза? — спросил Поль.

— Слишком дорого стоит, к тому же чистый снобизм. Все эти чужие штуки не для нас.

Вот как она ему ответила. У ее родителей никогда не было этих укрывалок. Так зачем они ей? Правда, в их времена, благодаря тучегону, дождь никогда не шел. Теперь совсем другое дело. Мокрые стены, постоянно полные ручьи, беспрестанно затопленные поля, обесцвеченные дома, бывшие когда-то полихромными, и вся эта растительность — от лишайника до кедра, от боровика до винограда, от дуба до розового куста, — которая имеет тенденцию причудливо произрастать везде и повсюду.

Сбегать в ближайшую продуктовую лавку означало обречь себя на полное вымогательство.

Конечно, существовали дождярезы; грамматики Родимого Города даже постановили не употреблять первую часть слова во множественном числе (дожди-рез), поскольку, с момента отмены тучегона и распада большого валуна шел один и тот же непрерывный дождь. Но сие далекостранное изобретение, которое радостные торговцы начали импортировать из чужих земель, казалось большинству жителей лишь нежелательной ихцентричностью, позволительной в крайнем случае только мэру. Что касается ватерпруфа, то облачиться в него рискнула бы осмелиться лишь мэрская жена, но ведь она была нездешней.

У Эвелины не было ни дождяреза, ни резиновой ватерпруфки.

— Если хотите, я могу одолжить вам свой, — предложил Поль.

— Чтобы сорванцы забросали меня камнями? Нет уж, спасибо.

До чего она мила в этих сапогах.

Она открыла дверь и вот, под ливнем проливным, побежала за десертом.

Пьер снова взялся за работу.

— Я, — сказал Поль, — понимаю, что изобразительные искусства — дело трудное. Однако ничего не попишешь, ты обязан омонументить отца. Муниципальные решения могут показаться суровыми, но через это надо пройти.

— Знаю, знаю, — пробурчал Пьер.

И добавил:

— И все же рука получилась неплохо, форма передана точно. Внутри чувствуется мускул. Это явно не нога и не кишка.

— Я не оспариваю. Но все же немного волос, скажем, не помешало б.

— Не могу, — вздохнул мраморщик.

Поль пожал плечами. Молча подобрал свое погодное приспособление, раскрыл его и вышел навстречу дождю. Эвелина ждала его в нескольких шагах от дома под выступом над законопаченной дверью. Поль пристроился рядом, закрыл свою штуковину и улыбнулся, испытав удовлетворение от успешной манипуляции механизмом.

— Не скоро он его закончит, свой валун, к тому же это совсем не то, что хотят жители, они будут протестовать. Знатные лица взвоют.

— Вы не можете для него что-нибудь сделать? Ведь это все-таки ваш брат.

— Я бы замолвил за него словечко, и даже не одно. Вот только убедить остальных будет наверняка нелегко; если бы еще на руках и ногах были волосы…

— Естественно. Но неужели невозможно им объяснить, что в каменном образе индивидуума растительность абсолютно неуместна?

— Тогда придется разводить целую теорию.

— Так постарайтесь, Поль. Ради брата.