День святой Вероники

– Напомню вам, гражданка, что осветить данные обстоятельства – в ваших же интересах.

– Сударь, – прервала я его, – не всегда должно руководствоваться собственными интересами.

Чего он хотел? Чтобы я рассказала ему об отце, о том, как эта девица служила у нас в Сент-Элуа и пользовалась благосклонностью принца – благосклонностью, которая, впрочем, не давала ей никаких надежд, а тем более прав? Если уж на то пошло, то это даже меня не касалось, а следователя тем более. Я бы скорее умерла, чем стала говорить об этом.

Фруадюр уже не смотрел на меня. Склонившись над бумагами, он что-то торопливо вычеркивал, замарывал, ставил кляксы, словно хотел какую-то надпись сделать навеки непрочитываемой. Я равнодушно глядела на него. Мне хотелось лишь подольше побыть в канцелярии, относительно чистой и светлой. Остальное меня не волновало.

– Я обрадую вас, гражданка, – сказал он, поднимая голову.

– Да? – спросила я без всякого выражения.

– Я отпущу вас на свободу.

Я не сразу поняла смысл услышанного. Но мало-помалу я осознавала эти слова, и искра заинтересованности вспыхнула у меня в глазах. Я взглянула на Фруадюра внимательнее и настороженнее. Надо было быть начеку. Может быть, это лопушка?

– Вы меня отпустите? – произнесла я медленно.

– Сию же минуту. Возьмите бумагу!

Я взяла бумагу, которую он мне протягивал. Меня охватило некоторое замешательство. Как понять то, что происходит?

– Ступайте! Вы свободны.

Я взглянула на бумагу, которую только что получила, – это было временное свидетельство о благонадежности, выписанное на двадцать дней и заверенное нужными подписями. Вероятно, Фруадюр имеет у себя уже подписанные пустые бланки.

– Я свободна?

– Совершенно.

– Но… как же это понять?

Он почесал пером у себя за ухом и усмехнулся.

– Я убедился, гражданка, что за вами нет никакой вины. Ведь происхождение не может вменяться в преступление, не так ли?

Все это было так, но… Я еще раз настороженно взглянула на следователя. Неужели он такой честный и порядочный? Нет, что-то тут не так.

– Если вы считаете, что я невиновна, то так же невиновны и мои спутницы, арестованные только за то, что были рядом со мной.

– О, – произнес Фруадюр, – возможно, это и так, но чтобы убедиться в этом, я должен сначала допросить их.

– Когда же вы это сделаете? – осведомилась я.

– Может быть, завтра, а может быть, через неделю. У меня полно работы, – произнес следователь, меняясь в лице.

– Но в Шантийи со мной была посажена маленькая девочка, ей всего одиннадцать лет! Умоляю вас, отпустите ее со мной.

– Я очень занят, – сухо прервал он меня, и тон у него был ледяной.

Я задумалась. Несомненно, что-то тут не так. Тут кроется какой-то подвох, интрига. Меня просто хотят выпихнуть на улицу! Но зачем? Этого я не понимала.

– Сударь, – сказала я медленно, – в таком случае, я прошу вас оставить меня в Шантийи до тех пор, пока вы не решите отпустить нас троих.

– Это невозможно.

– Но я не уйду без них! – вскричала я гневно.

– Если вы не уйдете, вас призовут к порядку и выведут.

– Силой?!

– Да, силой.

Он говорил решительно, но я почувствовала, что он чего-то боится. Возможно, того, что я устрою скандал? Безусловно, отпуская меня, он совершал преступление перед Республикой. Но как же, черт возьми, все это понять?

Нахмурив брови, я лихорадочно размышляла. Фруадюр наверняка не согласится вернуть меня в камеру, раз уж он так настаивает на моем освобождении. Вероятно, я снова оказываюсь в поле действия какого-то заговора. Но что же мне остается, кроме как плыть по течению? Я должна подчиняться. Возможно, на свободе положение прояснится и я смогу помочь Авроре и Изабелле.

– Умоляю вас, – проговорила я, – обещайте мне хотя бы перевести их в другое место.

– Что вы имеете в виду?

– Не оставляйте их в том ужасном подвале!

Фруадюр криво улыбнулся.

– Хорошо. Я поговорю с начальником тюрьмы, обещаю вам.

Я взяла бумагу и быстро пошла к выходу.

4

Итак, то, что я считала несбыточным чудом, сбылось: я оказалась на свободе. Выйдя за пределы Шантийи, я жадно вдохнула холодный январский воздух, наслаждаясь каждой клеточкой тела тем, что живу и могу дышать. Видит Бог, иногда возможность делать это приобретает необыкновенную ценность.

Правда, свобода эта была половинчатой. Изабелла и Аврора оставались в тюрьме. Фруадюр обещал их выпустить, но это его обещание показалось мне пустой фразой. Без сомнения, следователь на кого-то работает. Не может быть, чтобы он выпустил меня по собственному желанию, да еще и снабдил таким документом…

В тусклом свете фонаря я еще раз рассмотрела свидетельство. Впервые такая бумага была у меня в руках – бумага, дающая спокойствие, уверенность, защиту от ареста. Теперь мне наплевать даже на патрули. Они не посмеют задержать меня, увидев этот документ. Но, честно говоря, я ненавидела эту бумажку уже за то, что нуждалась в ней, за то, что лишь при ее наличии я имею право считаться человеком.