День триффидов. Куколки (сборник)

Я считал, что навел порядок, но когда обдумал все как следует, то понял, что история с чтением «задних мыслей» мне совсем не нравится. От этого становилось как-то не по себе, особенно оглядываясь на прошлое…

Немного позднее проснулась Софи. Она снова выглядела спокойной и уверенной, похоже было, что ночная буря рассеялась без следа. Отослав нас в дальний конец пещеры, она отцепила занавеску, чтобы стало светло, и разожгла в ямке огонь. Большая часть дыма от него уходила наружу, но в пещере все равно вскоре стало очень дымно, и единственным утешением было то, что в этом чаду нас никто с улицы разглядеть не смог бы. Софи бросила в железный горшок несколько ложек чего-то из двух или трех мешочков, добавила воды и поставила на огонь.

– Присматривай за ним, – велела она Розалинде и спустилась вниз по лестнице.

Спустя двадцать минут она появилась снова. Бросила через порог пару кругов сухого хлеба и залезла вслед за ними сама. Подойдя к горшку, она помешала в нем и понюхала пар.

– Шума нет? – спросил я.

– Не из-за этого, – ответила она. – Альбиноса нашли. Считают, что это сделал ты. Провели поиск, правда небольшой, сегодня рано утром. Как следует не искали, потому что мужчин мало. Сейчас им без вас есть о чем поволноваться. Начали возвращаться по двое, по трое те, кто ушел драться. Ты не знаешь, что произошло?

Я рассказал ей о неудачной засаде и о том, как разбежались Люди Зарослей.

– Докуда дошли ваши? – захотела она узнать.

Я поинтересовался у Майкла.

– Мы только что впервые вышли из леса на открытую местность, – ответил он.

Я сообщил новости Софи. Она кивнула:

– До берега реки часа три или чуть меньше.

Она разлила свое варево по мискам. На вкус оно оказалось лучше, чем на вид. Хлеб был менее пригоден в пищу. С помощью острого камня Софи разломала его на куски.

Его надо было размачивать в воде, чтобы он стал съедобным. Петра ворчала, что это не та настоящая еда, какую давали у нас дома. Это ей о чем-то напомнило, и вдруг без всякого предупреждения она спросила:

– Майкл, а мой папа с вами?

Он был застигнут врасплох, и я поймал его «да» прежде, чем он успел его подавить.

Я посмотрел на Петру в надежде, что она не поймет все значение этого факта. К счастью, так и случилось. Розалинда опустила свою миску и молча уставилась в нее.

Как мало подготавливает нас до времени неподтвержденное подозрение к открытому удару внезапного узнавания правды. Я вспоминал голос отца, нравоучительный, безжалостный. Я так ясно представлял, каким было в тот момент его лицо, как будто видел воочию.

– «Ребенок… ребенок… который вырастет и будет рожать и, рожая, распространять скверну до тех пор, пока все вокруг не станут Мутантами и Богохульствами. Именно так случалось там, где были слабы воля и вера, но здесь этого не произойдет никогда».

И снова слышал голос тети Хэрриет:

– «Я буду молить Бога, чтобы он ниспослал милосердие в этот отвратительный мир…»

Бедная тетя Хэрриет, с ее молитвами, такими же бесплодными, как и ее надежды…

Что же это за мир, где человек способен отправиться на такую охоту?

И что же это за человек?

Розалинда положила руку мне на колено. Софи подняла голову. Когда она увидела мое лицо, ее настроение изменилось.

– Что случилось? – спросила она.

Розалинда объяснила ей, и глаза Софи расширились от ужаса. Она посмотрела на меня, открыла рот, чтобы заговорить, но опустила глаза, оставив свои мысли невысказанными. Я тоже поглядел на Петру, потом на Софи, на ее лохмотья, на пещеру, в которой мы находились…

– Чистота… – процедил я. – Воля Господня. Чти отца своего… Я что, должен его прощать? Или попытаться убить его?

Ответ поразил меня. Я не осознавал, что послал эту мысль в пространство.

– Пусть живет, – последовал суровый и четкий ответ зеландки. – Ваша задача выжить. Ни его порода, ни его способ мышления долго не продержатся. Они – венец создания. Они – исчерпанное стремление. Им больше некуда двигаться. Но жизнь – это движение, этим она отличается от камня. Ее суть – перемена. Кем возомнили себя недавние хозяева мироздания, если рассчитывали остаться неизменными? Если живое отрицает изменение, оно ставит себя под угрозу. Если оно не приспосабливается, оно гибнет. Идея о завершенном человеке – это крайняя форма тщеславия: законченный образ – это святотатственный миф.

Прежние люди спровоцировали Бедствие и были сокрушены им вдребезги. Ваш отец и ему подобные – частицы разбившегося мира. Сами того не зная, они уходят в прошлое. Они все еще уверены, что существует законченный образ, который надо оберегать: скоро они обретут устойчивость, о которой мечтают, единственное, что может быть им доступно, – это постоянство окаменелости.

Ее мысли стали терять свою жесткость и резкость, они начали смягчаться, становиться добрее. Но казалось, ее настроение могло выражаться только в высокопарном стиле торжественной речи, потому что она продолжала: