День цезарей

– Я не подвизался хватать по тавернам пьянчуг. Мое дело оберегать Рим и сражаться с варварами. Только это, и ничего иного. А не всякий вздор.

Краем глаза Катон заметил, что на них поглядывают некоторые из офицеров.

– Катон, будет тебе… Сейчас не время.

– Какие еще будут вопросы? – хмуро спросил Бурр.

Среди сидящих поднялся еще один, на этот раз центурион – коренастый, с волчьей проседью; грубое морщинистое лицо обрамлено клочковатой щетиной. Этот, в отличие от предыдущего оратора, никакой нервозности не выказывал.

– Из нас здесь многие слышали о награде, которую император роздал тем, кто оставался в столице при его восшествии на престол. Годовая выплата солдатам и пятигодовая – офицерам. Это так?

Бурр вместо ответа ограничился кивком.

– Я слышал, уплачено было серебром новой чеканки, в день провозглашения императора.

– Да. И что?

– Да вот мне хотелось бы знать, когда эту награду получим мы. Те, кто был в испанском походе.

Зал оживился, загудел голосами. Взгляды многих устремились на военачальника в ожидании, что именно тот ответит.

– Императорский вольноотпущенник Паллас лично сообщил мне, что вознаграждение будет в максимально короткие сроки выплачено и остальной части преторианской гвардии. В настоящее время в казне, к сожалению, имеет место нехватка серебра. Однако теперь, с подавлением смуты в Асторге, поступление серебра из Испании ожидается со дня на день. В известной мере за это можно поблагодарить префекта Катона.

Центурион глянул на префекта и сбивчиво кивнул, после чего снова обратил взгляд на военачальника.

– И как долго нам еще ждать получения нашей доли?

– Этого я сказать не могу.

Ответ вызвал приглушенный ропот со скамей центурионов. И тут на ноги встал Макрон (так неожиданно, что Катон даже не успел его удержать).

– Друзья мои! Дозвольте мне сказать… Благодарю. – Он повернулся к Бурру: – Как ты, господин военачальник, уже сказал, я в гвардии человек новый. Быть может, кто-нибудь, включая и тебя, может сказать: вот, мол, выскочка, говорит не по чину… Но я свой перевод в гвардию добыл, можно сказать, кровью. Я воевал в Германии, Британии, Парфии, Египте, Иудее, Сирии, на Крите и нынче вот в Испании. – Он похлопал по солидному количеству наградных фалер у себя на нагруднике. – Это вот все заработано в боях. Я не щадил жизни за Рим и за своих товарищей. То же самое можно сказать о большинстве здесь присутствующих. Верно, ребята?

Он оглядел собрание, где многие из ветеранов кивками и возгласами выразили ему свою поддержку.

– Ну вот. Так что у меня и здесь сидящих есть ощущение, что свою награду мы заслужили. Пока мы были в Испании, проливая кровь в борьбе с мятежниками, остальные преторианские когорты уютно жили-поживали в своих казармах. Самое большее, чем они рисковали, – это захлебнуться дешевым вином или подавиться рыбной костью. Поэтому вполне можно понять, что нам трудно мириться с тем, что они, ничего не делая, получили хороший приварок, в то время как нам – тем, кто в это время воевал на чужбине за Рим, – остается лишь покорно ждать, когда же нам наконец выплатят нашу долю. Если мы вообще ее получим.

– То, что тебе причитается, центурион Макрон, ты получишь сполна. Даю тебе в этом свое слово.

– Прошу простить, господин военачальник, но мне за мою достаточно долгую жизнь много кто давал слово, только они так и оставались словами.

Бурр грозно свел брови к переносице.

– Ты сомневаешься в моей порядочности, центурион?

– Вовсе нет, господин. Я говорю только о тех, кто подводил меня ранее. Тебя я для вынесения суждения знаю слишком мало.

– Тогда что, ты позволяешь себе усомниться в слове императорского двора?

– Осторожней, Макрон, – прошипел снизу Катон. – Заклинаю тебя богами.

Его товарищ после вдумчивой паузы продолжил:

– Сомневаюсь ли я в слове императора? Конечно же, нет. Нерон – император, и если он лично ручается в выдаче нам награды, то я ему поверю. Иное дело, если мне приходится полагаться на слово кого-нибудь из его советников, вроде Палласа. Тогда, прошу меня простить, я сильно сомневаюсь в их честности. Эти прохиндеи известны мне не понаслышке. Эти скользкие греки-вольноотпущенники все как один себе на уме и не побрезгуют даже монетами, уворованными с глаз своих почивших матерей. Поэтому, господин военачальник, не откажи нам в ответе: обещание выдать долю исходит напрямую от самого императора или все-таки нет?

Бурр, сцепив у себя за спиной ладони, выпрямился во весь свой рост.

– Император – особа очень занятая. На его плечах лежит вес всей империи, к тому же ему нынче приходится осваиваться с тяготами государственного правления. Тем не менее я уверен, что он обратит свое благосклонное внимание на этот вопрос, как только возникнет такая возможность. И вы получите то, что вам всем причитается, как и другие когорты, которые уже успели это сделать.

– То есть все-таки нет?

Кое-кто из офицеров не смог сдержать смех; другие, наоборот, взроптали, и в их голосах безошибочно слышалось негодование. Старший военачальник, побледнев лицом, вдруг разразился на весь зал криком:

– Тихо! Вы двое, а ну сесть, сейчас же!