День цезарей

Макрон и второй центурион опустились на скамьи, а остальные под суровым взглядом Бурра смолкли.

– Вы смеете усомниться в слове вашего старшего офицера? Смеете подвергать сомнению слово императорского двора? Да вы кто такие, Гадес вас забери? Мы – преторианская гвардия, самая мощная во всей империи! Наш священный долг подчиняться и оберегать императора с его семейством. Такова клятва верности, которую мы повторяем в начале каждого года и в начале каждого нового правления. Пытать меня каверзными вопросами вам не по чину, и не в нашем праве спрашивать тех, кто поставлен выше нас богами. Если мне сказано, что свою долю вы получите, то у меня есть полная уверенность, что так оно и произойдет. И у вас она должна быть. Всё, кончен разговор.

Выпятив подбородок, он вызывающе оглядел зал.

– Завтра здесь на принятии присяги будет сам император Нерон. Необходимо, чтобы каждый солдат выглядел безукоризненно. Доспехи должны сиять, как солнце. Горе тому, кто из-за своей неряшливости подведет гвардию! Месяц работ на половине жалованья. То же самое и офицерам. А если я еще хоть раз услышу жалобы насчет выплаты или какие-нибудь сомнения в моей честности, а уж тем более что-нибудь в адрес императорского двора, яйца того негодяя мне подадут в жареном виде на завтрак. Ну, а тот, кому достанет глупости и дерзости усомниться в чести императора, будет распят прилюдно на военном плацу. Вот за это я вам ручаюсь со всей твердостью, которую вы требуете от меня. Боги мне свидетели. Разойтись!

Тотчас заскрипели скамьи, зашелестели подошвы и зажужжали разговоры; офицерское собрание постепенно потекло к выходу из зала, в атриум штабного здания.

– Ну ты молодец, – сказал вполголоса товарищу Катон. – Так настроить против себя старшего по чину – это надо уметь…

– А я что? Я лишь сказал то, что все и так думают.

– Иногда бывают причины, по которым все о чем-то думают, но никто не произносит этого вслух. Во всяком случае, открыто и прилюдно.

Макрон покачал головой.

– Знаешь ли, Катон… Мы с тобой наконец получили столь желаемое для нас назначение. Лучше, чем в преторианскую гвардию, назначений не бывает. И мы заслужили это стократ. Особенно после того, через что прошли в Испании. Почему это мы должны сидеть несолоно хлебавши, в то время как эти бездельники в Риме набили себе мошну и пальцем не пошевелив?

– Ты же слышал: мы все получим.

– В самом деле? Ты действительно в это веришь? – Макрон вздохнул. – А вот я – нет. Пока не почувствую это серебро пальцами, на ощупь. И возьму на себя смелость сказать: то же самое чувствуют все или почти все в этом зале. Не говоря уже о тех, кто побывал в Испании. Помимо, само собой, тех ублюдков, что все то время отсиживались в Риме. Эти набили себе кошельки и живут ни в чем себе не отказывая. Пьют-едят в лучших тавернах, ублажают себя в лучших лупанариях Рима…

– Центурион Макрон? – послышалось за спиной.

Обернувшись, они увидели центуриона другой когорты. Уже не молод, жесткие курчавые волосы тронуты сединой. Лицо в шрамах, на правом глазу повязка. Кивнув в знак приветствия, он протянул Макрону руку для пожатия.

– Центурион Аппий. Хотел лишь поблагодарить тебя за твои слова. Именно их и должен был услышать этот спесивый выскочка Бурр.

– Выскочка? – Катон приподнял бровь.

– Именно. Дорогу себе он вымостил не воинской доблестью и даже не благородным происхождением. Нынче все решают деньги и связи.

Прежде Катон уже встречался с подобной предвзятостью. Удивительно, но солдаты в большинстве своем предпочитали служить под началом людей с благородным происхождением, чем тех, кто просто совершал благородные поступки. Бурр, похоже, являлся не тем и не другим, а потому был вдвойне презираем ветеранами, которыми командовал. Тем не менее он был старшим преторианским префектом, а значит, командовал всем лагерем, и долгом каждого офицера и солдата было почитать его – если не как человека, то, во всяком случае, за его чин.

– Центурион Аппий, – сказал Катон, – мы здесь люди новые, а потому и суждение о Бурре составим сами.

– Разумеется, господин префект.

Центурион понял, что переступил некую грань откровенности, за которую переступать нельзя, а потому спешно принял строго-деловитый вид.

– И все равно для меня будет честью служить с вами, префект Катон и центурион Макрон.

После обмена приветствиями Аппий повернулся и зашагал из зала в атриум. Катон с Макроном вышли туда в числе последних. Из высоких потолочных окон струился свет погожего дня. Заходя в столп такого света, префект моргнул и словно по новой оглядел бахрому своей растрепавшейся туники, ржавчину на нагруднике, треснутую кожу мечевого пояса. Поход в Испанию выдался отнюдь не прогулкой.