День творения

Тем временем наступило лето. Вернее, поздняя весна пришла – ее только очень большие специалисты, метеорологические гурманы умеют отличать от раннего лета. А Верещагин в тонкостях не разбирался: солнце печет, перегретым асфальтом воняет – значит, лето.

Однажды вот таким солнечным, пыльным, почти летним и, кажется, субботним днем встретил он на улице знакомого. Остановился поздороваться, а знакомый не один, с девушкой. Верещагин как глянул на девушку, так и обмер, а почему обмер – читатель понять не сможет, если я не расскажу ему один случай, бывший с Верещагиным месяца три до этого.

Вот какой случай был с Верещагиным месяца за три до этого. Сидел он как-то зимним вечером дома, и такая тоска его вдруг взяла за горло – как раз в то время он, испытав подряд два страха смерти, находился в глубокой душевной депрессии, – такая, значит, тоска вдруг охватила, что он завыл, самым натуральным буквальным образом воя, выскочил из квартиры, на ходу втискиваясь в пальто, и помчался по улице, а соседи, с некоторым опозданием приоткрывая двери, смотрели, удивлялись, прислушивались, гадали: что это за вой промчался по лестнице.

А на улице пурга мела, снежные бичи по лицу хлестали, луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела…

Верещагин выбежал на освещенный проспект – ни души: снежинки в неоновых огнях бесовские хороводы водят, ветер неистовствует меж крутых домов, как горная речка в ущелье. Ни души вокруг.

Субботний вечер – все к телевизорам липнут, солеными огурцами на кухнях закусывают, один Верещагин, бедолага, мечется по проспекту, всем телом наваливается на воющий ветер. Внутри – тоска, снаружи – вой.

И вдруг он останавливается: кинотеатр. Смотрит на напорошенную снегом витрину и смеется: там написано, что через полчаса сеанс. Неужели правда? Неужели посреди этого вселенского хаоса люди еще не разучились хоть что-то делать сообща? Неужели не обезумели, не вымерли от безнадежности?

Верещагин идет к окошечку кассы, не веря: все это, конечно, обман, враки, думает он, окошечко, безусловно, закрыто обшарпанной фанеркой… Но фанерки нет, за окошечком женщина – журнальчик читает, без пальто даже.

И эта женщина выписывает Верещагину билет, протягивает сдачу.

Все это еще пустяки, просто так, маленькая неожиданность, настоящее же чудо впереди, оно обрушивается на Верещагина, когда он открывает дверь и входит в фойе кинотеатра: громкая музыка ударяет в его запорошенные снегом уши, потоки света – в его слезящиеся от ветра глаза, и еще что-то, Верещагин не сразу понимает что… О, это звонкий девичий голос – вот оно, чудо! – на сцене: девушка, она поет, вокруг нее веселые живые музыканты, они дудят, бренькают, пиликают, лупят по барабану, ножками в такт притоптывают, на девушке платьице ситцевое – надо же! – легкое, яркое, короткое; девушкино тело лукаво выглядывает снизу и поверх его, – заиндевелым, промерзшим Верещагиным забытая летняя полуобнаженность воспринимается как вопиющая нагота; голос – теплый, майский, легкомысленный, песенка – простенькая, быстрая и тоже легкомысленная, – в другой ситуации Верещагин, наверное, поморщился бы: вульгарноватая, мол, песенка, но сейчас – куда там! – рад ей, просто задохнулся от счастья…

Постепенно его ошалелому взгляду и остальной интерьер виден стал: маленькая сцена, три ряда стульев, полтора десятка слушателей – в пальто, но снегом, как Верещагин, не запорошены, оттаяли уже, шапки на коленях… Слушают, улыбаются… Да знают ли они, что творится на улице?

Знали, да забыли. И вспоминать не хотят!

Верещагин робко приближается к этому маленькому коллективу, присаживается на краешек свободного стула и тут же – его можно понять! – влюбляется в поющую девушку той короткой любовью-благодарностью, которой влюбляются в яркость спасательного круга тонущие, в журчание ручейка жаждущие, в подъезжающий троллейбус опаздывающие.

Он влюблен, счастлив, ему тепло и только одного хочется: чтоб вечно длился этот райский концерт, но девушка, прожурчав еще двумя-тремя песенками, исчезает со сцены, а у влюбленного Верещагина не хватает мужества броситься вслед, окликнуть, заговорить, пасть на колени, прокричать про свою любовь, – нет, не осмелился он, так и остался сидеть на краешке стула, но все равно счастливый, хотя и ушла девушка, и неизвестно, придется ли свидеться еще… Все равно счастливый Верещагин. Вслед за остальными пошел он в зрительный зал, где ему показали незамысловатый бесхитростный фильм про сталеваров – лились потоки металла, дышали жаром домны – Верещагину все это очень нравилось, он посмотрел фильм с большим удовольствием, смеялся до упаду в тех местах, где в другое время и улыбкой не раскошелился бы, – блаженное, райское состояние нашло на Верещагина.

Вот и вся история. А дальше – не помнит.

Проснулся утром – вокруг родные стены. Значит, дома. Концерт помнит и немножечко фильм. А как добрался домой – не помнит.

Так с пьяными иногда случается. Когда переберут.