День творения

И так во всем: способность к остановкам важнее способности к движению. Не только о петушке, но даже, например, о булыжнике, который не просто катится под гору, а с непредугаданными остановками совершает свой гибельный путь к подножью, мы тоже скажем: удивительнейший булыжник, а может, и не булыжник вовсе, раз ему закон тяготения и крутизна – не указ.

И с человеком так же. Если он умеет только думать, то красная цена ему – рубль двадцать, если же он умеет; время от времени останавливать ход своих мыслей? значит, в нем есть более высокая сила, чем мышление, значит, создан он не для чьего-то там развлечения, и цени ему – нет.

Пребывая на Балтийском побережье, Верещагин сделал очень важный шаг в своем духовном развитии: он научился останавливать мысли.

До этого он всю жизнь – в школе, в университет и вообще – заставлял свои мысли прыгать все выше и выше, видя в этом спортивном умении главное достоинство души, а теперь он научил их застывать в самых нелепых позах – это большой шаг вперед. Потому что становится очевидной нелепость техники прыжка. Подобный шаг в области театрального искусства был в свое время сделан Николаем Васильевичем Гоголем. Считалось, что чем больше в пьесе движения, тем лучше, а он осмелился заявить, что отсутствие движения выразительней самого движения, и блестяще доказал это знаменитой «немой сценой» в финале пьесы «Ревизор».

Так вот, Верещагин научился лишать мысли движения.

Он, конечно, не помнил, что был во время его пребывания на Балтийском взморье такой факт: он купил в ларьке надувной матрас венгерского производства.

Он надувал его раскаленным воздухом побережья, чуть остуженным в легких, бросал на дымящуюся гладь моря, ложился сверху и, медленно загребая, уплывал черт знает как далеко по направлению к горизонту.

Иногда ложился на матрац животом вниз, иногда – животом вверх.

Когда он ложился животом вниз, то загребать было труднее. Поэтому Верещагин чаще ложился животом вверх.

Когда он плыл животом вниз, то напоминал маленькую торпеду, на которую для камуфляжа натянули зеленые плавки.

Когда же плыл животом вверх, то ничего не напоминал.

Он мог бы напоминать дохлую акулу, но в Балтийском море акулы не водятся, и поэтому он ее не напоминал. Некоторым, правда, приходило в голову сравнение с мертвым дельфином, но они тут же говорили себе: «Откуда здесь быть дохлым дельфинам, так можно и до кашалота дофантазироваться» – и, пожимая плечами, относили странность возникшей аналогии за счет воздействия на мозг жары.

Сначала Верещагин плавал вдоль берега, потому что боялся потерять его из виду и заблудиться в горячем море. Но постепенно осмелел и однажды загреб так далеко, что берег утонул за горизонтом. Кроме воды, вокруг ничего не осталось.

Но Верещагин не испугался. Он греб себе и греб. Ему вдруг очень захотелось подальше от людей.

Всем людям время от времени хочется подальше от людей. Потому что человек только по форме приспособления общественное животное, а по сути своей он приемо-передающая радиостанция. Каждый радист знает, что нельзя располагать станции слишком близко одну от другой, на этот счет есть даже какие-то международные правила. А о людях пока еще не позаботились, ими напичкивают города и дома так плотно, что они наводят друг у друга сильнейшие индукционные токи, которые мешают передачам и приему, отчего многие приходят в отчаянье и рвутся в леса, в поля, в пустыми и в горы. Они говорят, будто идут за грибами или подышать свежим воздухом, но это привычный самообман. Им нужно остудить в своих головах дроссели, перегретые индукционными токами, вот в чем дело, а также хоть иногда послать высококачественную передачу или принять очередные указания свыше без помех.

И Верещагиным владело такое желание. Тем более что в последнее время связь у него совершенно разладилась. Вот он и загребал все дальше и дальше.

Вдруг откуда ни возьмись появился маленький катерок. Он с огромной скоростью помчался на Верещагина и его матрац.

Он был уже совсем рядом – рукой подать. А скорость все не снижал. Даже будто наоборот.

Казалось, каюк Верещагину, но метрах в двух катерок остановился так внезапно, будто вмерз вдруг. Просто даже удивительно, что существуют катерки с такими тактико-техническими данными. Могучий катерок.

А в нем – пограничник. Он сердито оглядел Верещагина и спросил: «А ты дальше заплыть не мог?»

«Мог», – ответил Верещагин несколько хрипловатым голосом, потому что отвык от общения с людьми, но больше от страха, который нагнала на него фантастическая скорость катерка и не менее фантастическая остановка.

«Ну-ка поворачивай, мать твою так, обратно, – выразился пограничник. – А то затылком врежешься в Швецию и будет больно».

Он выразился так потому, что Верещагин, лежа вверх животом, плыл головой в сторону капиталистического государства под названием Швеция, где очень скалистые берега у заливов, именуемых фиордами, и врезаться в них затылком действительно считается довольно болезненным.