День учителя

Перед дверями их квартиры лежали уже ставшие традиционными собачьи какашки. Сосед сверху прикормил бродячую собаку, пустил ее в подъезд и даже устроил ей лежбище на своем этаже. Спала-то она там, а вот гадить ходила этажом ниже — под дверь квартиры Андрея Ивановича. Все попытки выставить ее из подъезда ничего не давали. Побегав вечером за дворняжкой по всем этажам, Мирошкину удавалось загнать эту тварь вниз и прижать к подъездной двери. Тут от Андрея Ивановича требовался талант тореадора — предстояло подойти вплотную к испуганному оскалившемуся животному и распахнуть перед ним дверь на улицу. Несколько раз собака чуть было не укусила. И все напрасно — позднее ее неизменно кто-нибудь пускал в подъезд, под дверями которого она жалостно скулила. Люди думали, что «собачка потерялась», пропускали «животинку» впереди себя, и все начиналось заново. С соседом сверху говорить было бессмысленно — странный сорокалетний субъект, неопрятный холостяк, владелец музыкального будильника, регулярно заливающий мирошкинскую кухню водой, переливающейся через край раковины, а однажды умудрившийся выбросить в окно наполнитель от кошачьего туалета, облив оконные стекла многострадальной кухни Мирошкиных вонючей дрянью, — он заверял, что давно уже не имеет к собаке никакого отношения, а пускают ее другие жильцы подъезда.

А еще в подъезд иногда забегали крысы из подвала…

Андрей Иванович посмотрел на дерьмо, лежащее на коврике под дверью, и пошел к лифту. Ну в самом деле, не возвращаться же в квартиру за полиэтиленовым пакетом! А потом еще руки придется помыть. А он уже в школу опаздывает. «Кольцо напялила», — было неприятно от того, что опять придется целый день прятать руку то в карман куртки, то крепко сжимая ручку сумки. Можно было, конечно, кольцо снять и положить в карман, но Мирошкин боялся его потерять, а кроме того, сразу же вспоминались какие-то пошлые персонажи то ли советских фильмов, то ли анекдотов, прячущие обручальные кольца, отправляясь на курорт. «Скорее бы уж похолодало, тогда можно будет надеть перчатки и даже в метро их не снимать». Припомнился прощальный поцелуй жены: «А еще она любит, ложась спать, зайти на кухню, когда я там сижу, работаю, вынуть из холодильника пакет молока, выпить прямо из него, а потом холодными мокрыми губами чмокнуть в шею. Б-р-р-р».

Мирошкин не любил свою жену. Кроме ее идиотской привычки перед сном или даже посреди ночи выйти на кухню, что-нибудь съесть и запить, а затем поцеловать его — «Лучше бы меньше ела, а то уже разнесло всю» — Андрея Ивановича выводило из себя то, что она регулярно забывала выключать свет в туалете, на ночь красила ногти вонючим лаком и в то же время в любой мороз открывала окно, заявляя, что она не может спать без притока свежего воздуха. А как она храпит по ночам! А стакан воды, который она ставит около кровати, говоря, что ей всегда хочется пить по ночам! И при этом она никогда не прикасалась к этому стакану, а на следующую ночь, не вынеся на кухню стакан со старой водой, наливала и ставила новый так, что в комнате иногда накапливалось их по три-четыре. И вообще — все захламлено, распихано куда попало! Откроешь шкаф — что-то обязательно выпадет, все ящики не задвигаются, за них обязательно завалилась какая-нибудь ее шмотка… Начнешь ей делать замечания — будет орать, попрекать тем, что мало зарабатываю. Однажды Андрей Иванович не выдержал и выкрикнул в ответ: «Зарабатывал бы больше — женился на более красивой бабе!» Ему это запомнили и не зря — это был тот редкий случай, когда Мирошкин неосторожно сказал правду, выдав свое отношение к жене. Дело в том, что чувство нелюбви не было тем, иногда с годами возникающим чувством равнодушия или неприятия, которое появляется у супругов, давно состоящих в браке, — Мирошкины были женаты недолго. Нет, Андрей Иванович не любил жену никогда и вполне отдавал себе отчет в этом. И ведь нельзя сказать, что Ирина Валерьевна была несимпатичной. Ее даже, несмотря на прогрессирующую полноту и не очень длинные ноги, и теперь находили привлекательной. Просто она была не тот человек…