Когда в следующий раз удалось выйти на корму над нами пролетели самолёты. Низко и громко. Народа на воздухе было много, некоторые даже носили оранжевые жилеты. Как я узнал из сказок Фёдора, на флот берут в основном пацанов из далёких сибирских регионов, тех, кто не умеет плавать, тех кто моря не видел. Именно они станут бороться за живучесть корабля до конца, не сбегут как крысы, не прыгнут за борт вплавь. Традиция древняя, но актуальная. Фёдор был из Сургута. Плавать на флоте не главное, важнее ходить и сохранять плавучесть. Самолёты снова сделали вираж и пролетели над нами.
– Если бы на мне была пилотка, слетела бы, что за прикол так летать? – спросил я неопределённо кого.
– Это НАТО, отрабатывают заход на бомбометание – ответил лейтенант-блондин, который служил фуражистом, отвечал за снабжение.
– Они по сути нарушают сейчас государственную границу – он продолжал.
– И что, им за это ничего не будет? – возмутился Серёга.
– Будет приказ – и им будет – отвечал лейтенант.
Антенна за спиной стала вращаться сильнее и механический шум донёсся с носа корабля или сверху. Что-то пришло в движение.
– Нам пора уходить, больше нельзя – сказал лейтенант, выбросил бычок в белую пену за кораблём и всем показал жестами уходить. Несколько матросов с круглыми глазами и улыбками до ушей ушли последними под мат-перемат. Показывали пальцем на самолёты, два одинаковых с треугольными крыльями и на след корабля на воде. «Новенькие», подумал я. В кубрике стало слышно, что движение чего-то механического усилилось. То ли так совпало, то ли это движение привело к тому, но гул самолётов прекратился. Больше они не прилетали.
Фуражист рассказал, кроме разного прочего, что нам положен сухой паёк в дорогу назад. Чтобы его получить нужно напечатать одну форму, таблицу. Где же это можно напечатать здесь, удивились мы. Оказывается, на корабле есть писари. Нужно топать к ним. Писари были такими же матросами как остальные, но в их кубрике стояли компьютеры и принтеры. Они были освобождены от всех работ и день и ночь набирали тексты для документооборота судна. К ним часто заходил замком, вид писарей был самым несчастным среди всех матросов. Они сказали, что их не выпускают даже на марширование с песней по вечерам. Работы завал, что связано с переходом на новые документы, с новыми приказами и стандартами. Бледные худые ребята отказывались нам помогать с набором полстраницы текста для пайка и не пускали за свои компьютеры. У них было полно срочных забот. Сторговались на четыре бутылки пива. Оставили им образец документа от лейтенанта и написали свои данные на использованной бумаге. После возвращения в базу мы занесём писарям пиво, нас никто не проверяет. Захотелось принести им и колбасы или мороженого, такой отстранённый был у них вид. Но с деньгами было туго, не время слыть меценатом.
На третий день похода я снова читал эту дурацкую книгу. Всё же она была интереснее, чем старые автомобильные журналы и журналы учёта таблеток в амбулатории. В финале герой прилетел на луну с семью лунами, у него закончился лазер и он стал разводить якоблюдов, которых кормил травонанасами. Меня больше не тошнило, ни от качки, ни от книги. Я привык. Через три дня пришло какое-то состояние покоя. «Конан-варвар» на шведском по телевизору в столовой показался поучительной сагой, а Серёгино «Эхе-хе» стало как «аминь».
– Сергей, – я встал с кровати в изоляторе и поправил одеяло.
– А?
– Что у тебя в свёртке, который ты привёз?
– Электробритва, складной нож-вилка, магнитные шахматы, фотоаппарат, плёнка – перечислял Сергей.
– А что ты этим не пользовался до сих пор? – недоумевал я.
– Берегу, мало ли куда нас ещё забросит.
Я промолчал, но потом спохватился:
– У тебя и шахматы всё это время были? Чего мы не играли? Если б не Фёдор так бы и не начали. Фотоаппарат!?
– Я ж говорю, берёг, мало ли что. А шахматы я люблю, за наш мед играю, у меня второй разряд.
Улыбка друга показалась мне неприятной. Некрасивое седое море в иллюминаторе покачивало пену и облака. Редкая волна нешумно билась о борт под нами. Параллельно моему взгляду в кружок стекла зависла серая морская чайка. В профиль её голова с клювом изображали растянутую улыбку. Улыбка чайки была приятнее, чем у Серёги.
Дела