День Всех Святых

Ермаков нажал вдавленную в стене кнопку, загудел зуммер, щелкнул замок. Охранник с унылым выражением лица кивнул как старому знакомому:

– Проходите!

Подняв воротник куртки, капитан быстро шел к своему «ниссану». По его расчетам, он опоздает минут на десять. Голос актера набирал силу.

Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.
Привет, оборотная сторона медали.
Рассмотрим подробно твои детали.

На улице было непривычно малолюдно. По набережной Мойки промчался фургон аварийной спецслужбы, моргая желтыми проблесковыми сигналами. Ермаков достал из кармана брелок сигнализации, нажал кнопку. Тишина. Индикатор на брелоке мигнул и погас. Сели аккумуляторы.

Заглянем в ее глаза! В расширенные от боли
зрачки, наведенные карим усильем воли…

– Эй, мужик! – послышался сзади оклик.

Ермаков повернулся. У него всегда была отличная реакция. Кулак был нацелен в челюсть, но он успел уклониться корпусом влево, отчего удар получился смазанным, костяшки чиркнули по скуле, не причинив вреда. Нападавших было двое. Молодые, лет по тридцать, оба в спортивных костюмах. Ударил капитана высокий парень. Его напарник, толстяк в синей шапочке, стоял поодаль, его покрытое прыщами лицо было неестественно бледным. Факт номер один, товарищ капитан! Убить тебя не планируют, иначе бы не стали окликать. Он сместился с линии атаки, держась на дистанции от здоровяка в шапочке.

Добрый вечер, трагедия с героями и богами,
с плохо прикрытыми занавесом ногами,
с собственным именем, тонущем в общем гаме.

– Чё надо, ребята? – выдохнул Ермаков. – Может, удостоверение показать?!

– Не гони, капитан! – процедил сквозь зубы высокий. – Мы знаем, что ты – мент!

– Ну, тогда, погнали!

У него всегда был хороший удар ногой с поворотом на пятке. В карате такой прием называется «вертушкой». Все вложилось в этот удар – и ссора с женой, недельное воздержание, и демоническая физиономия Копейкина, который даже не потрудился наврать свою фамилию! И наконец, разрядившиеся в самый неподходящий момент аккумуляторы брелока сигнализации. Ступня угодила в грудь, парень не сумел удержать равновесие и упал на задницу.

– Ах ты, сука! – прошипел он.

Гарнитура цепко держалась за ухом, схватка разворачивалась на фоне голоса чтеца.

Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингою
клавишами, с воспаленным вольтовой дугою
небом, заплеванным пеплом родственников и пургою.

Солнце прорвало завесу туч, оранжевое, кричаще-алое, каким оно редко бывает в октябре. Багровый свет отразился в черном зеркале неподвижной воды в реке Мойке. Одним прыжком Ермаков преодолел дистанцию и идущим по касательной сверху внизу ударом пятки припечатал голову противника. Глаза парня остекленели, он беззвучно завалился на бок. Увидев такой расклад сил, его напарник отступил.

– Чё ждешь, сявка?! – закричал капитан. – Давай!

Он двинулся вперед, гарнитура сползла с уха, голос чтеца умолк. Последние строчки, которые донеслись из микрофона, были те же самые, что написал Ямпольский на своей картине:

Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы,
с катящейся по скуле, как на Восток, вагоны…

– Мама! – пискнул толстяк и припустил бегом вдоль набережной.

Ермаков подавил охотничий инстинкт, побуждающий его погнаться следом. Парень замычал, приподнялся на локтях, в глазах блуждал туман. Капитан вернулся к «ниссану», без особой надежды ткнул пальцем кнопку на брелоке, машина откликнулась мелодичным звуком. Солнце скрылось за облаками, начался дождь. Распахнулись двери психиатрической больницы, наружу выехала машина скорой помощи. До означенной встречи оставалось двенадцать минут. Ермаков выдернул из-за уха микрофон, повернул ключи в замке зажигания. Горячка боя прошла, вернулась головная боль. Он понял, почему доктор Сайкин прятал глаза и комкал слова. Врач лгал. Лгал и боялся.

Часть третья

1

Многоголосое пение отдавалось эхом под высокими сводами храма. Литургия подходила к концу, прихожане выстроились в очередь, со сложенными крестообразно руками на груди. Настоятель храма больше был похож на участника боев без правил, чем на священника. Мощный торс не могла скрыть свободная ряса, узловатая трапеция венчалась мускулистой шеей. Да и румяное, типично русское лицо было словно отутюжено кулаками. Расплющенный нос, сбитые скулы, поломанные уши. Выделялись глаза на этом лице – небесно-голубого цвета, вобравшие силу любви и энергию веры.