День за днем

Подними руки, приказал он. Грация помедлила, не поняв, что он имеет в виду. Посмотрела на него с изумлением, согнула локти, просто не зная, что делать. Он взялся за цепочку наручников, дернул ее руки вперед и вверх, просунулся между ними и опустил скованные запястья девушки до своих бедер. Так она оказалась заблокирована. Запястья скованы, его руки лежат на ее руках. Она ничего не сможет сделать. Не сможет отодвинуться, не разбудив его. Не сможет нагнуться, чтобы взять пистолет. Не сможет ударить его. Задушить наручниками.

Хорошо, похвалил он. Будем спать.

Грация закрыла глаза. Дождь барабанил по металлической обшивке фургона, хлестал по окошку из плексигласа, часто, но неназойливо. Внутри было достаточно тепло, тем более теперь, когда они оказались так плотно прижаты друг к другу: пожалуй, не требовалось даже одеяла.

Грация знала, что не сможет заснуть. Она ощущала неловкость. Она ощущала бы неловкость с кем угодно, кроме Симоне; она всегда ощущала неловкость с мужчинами, которые были до него. Но тут оказалось еще хуже. Она лежала, голая, стиснутая в объятиях, лицо к лицу, ноги к ногам. Чувствовала тепло его кожи, влажной от пота. Его дыхание у себя на лбу. И думала: «Пресвятая Мадонна, вот так дела. Раньше, охотясь за преступниками, я их изучала, как возлюбленных. А теперь даже ложусь с ними в постель».

Ему тоже было не заснуть. Грация это чувствовала по тому, как он заставлял себя не двигаться и ровно дышать. Витторио засунул левую руку под подушку, а она уперлась туда плечом: ему это должно было мешать, но он не шевелился. Вторая рука лежала на локте Грации, пальцы почти касались ее живота. При каждом вздохе ей становилось щекотно, но и она не двигалась, лежала, как бревно, вся застывшая, несмотря на щекотку, несмотря на то, что хотелось вытянуть затекшую ногу. Через подушку она слышала, как бьется его сердце, удар за ударом громко отдается в ушах. Она осторожно попыталась откинуть голову назад. Потом открыла глаза и обнаружила, что Питбуль на нее смотрит.

«Нет», – подумала Грация, когда он зашевелился. «Нет», – когда схватил ее за плечо и перевернул на спину. Нет. Пожалуйста, нет.

Питбуль пристально смотрел ей в глаза. Пустое, плоское лицо без выражения, как на снимках для документов, только внимательный, ожидающий взгляд зеленых глаз. Он лег сверху, и Грация ничего не могла поделать, потому что ее скованные руки были закинуты за его спину, словно в объятии, она не могла их разомкнуть, не могла оттолкнуть его, да и в любом случае не стала бы этого делать, потому что боялась. Боялась, что он ее убьет, разозлится, сунет в рот пистолет и вышибет мозги прямо тут, на койке. Боялась все разрушить, потерять достигнутое преимущество: она нащупала в нем слабинку, крохотную трещинку, и только это могло спасти ей жизнь.

Грация закрыла глаза, когда он спустил с нее трусы; стиснула зубы, даже кулаки, когда он вошел в нее. Если бы руки у нее были свободны, она бы вцепилась в простыни, а так приходилось обнимать его и прижимать к себе, словно в порыве желания, и она ничего не могла поделать, ничего; тут ничего нельзя поделать, твердила она себе, потому что боялась умереть, а еще боялась пустоты в низу живота, которая затягивала ее всю, заставляла дышать чаще, все чаще и чаще; Грация как будто парила в воздухе или качалась на волнах; тела не было, осталась жаркая щекотка, а потом вдруг она стала падать вниз, содрогаясь, затаив дыхание: это случалось с ней всегда, это словно прыгаешь на мягкую-мягкую постель с очень высокой лестницы.

Грация почувствовала, что и он обмяк и соскользнул на бок, тяжело дыша. Тогда она открыла глаза и увидела, что его глаза закрыты, что он больше на нее не смотрит, и задалась вопросом, о чем он думает, поскольку было очевидно, что он о чем-то думал. Потом почувствовала себя липкой, оглушенной, запачканной, и отпрянула назад, потому что уже могла двигаться; отпрянула так далеко, как только позволили скованные запястья.

Я хочу остаться в живых, твердила Грация про себя, хочу уйти отсюда, убежать, вернуться домой к Симоне. Хочу арестовать Питбуля, отвезти в комиссариат. Хочу застрелить его, убить, разорвать голыми руками. Хочу закрыть глаза и уснуть.

Так бывает, сказала себе Грация, когда смотришь на фотографии мертвецов.

Непроизвольно опускаешь взгляд на причинные места.

Кому пицца по-деревенски?

Витторио поднял руку, стараясь не уронить барсетку, зажатую под мышкой. Показал чек парню за стойкой, тот оторвал часть, заглянул на оборотную сторону и вернул остальное Витторио.

Вам кофе сразу сварить? Или попозже?

Попозже.

Витторио взял побольше бумажных салфеток, потому что пицца по-деревенски была ужасно горячая, и устроился у круглого столика, который грибом выпирал у самой стойки. Пальцами взял кусок расплавленной моццареллы и взглянул на фургон, припаркованный прямо перед дверью. Вспомнил о барсетке, которую так и сжимал под мышкой, и поставил ее на столик, отодвинув остатки бутербродов и салфетки, красные от томатного сока.