День жаворонка

Шли дни. Лида не звонила. Устраивалась для новой жизни? Выдерживала характер? Ждала зова? Виталий вздрагивал от каждого телефонного звонка, от шума открываемой двери. Ждал? Боялся?.. «И холодно бессонным глазам…» Растерянность прошла. И раздражение тоже. Теперь все чаще помнился маленький Крапивин-Северный и дорога к нему из лесничества. Вечерами ездил, закатным часом: за мутным стеклом кабины шевелились ветки, черные на оранжевом, что-то говорил случайный шофер, рассказывал. И — мелькание стволов, и свобода без забот, и свои короткие дорожные мысли, и удалая какая-то веселость, а все вместе — Лида. Все шло от нее. Только он, мальчик еще, по понимал.

И как он стоял в полутьме возле ее дома, и Лида открывала дверь в прочность и покой (теплый свет в глаза, теплый дух в лицо).

— С дороги?

Виталий думал: заботится. Если с дороги — скорей накормить. Теперь знал: хотела безраздельности. Чтобы сразу — к ней. И радовалась, когда было так (так было почти всегда).

Прасковья Андреевна, в те годы еще более шустрая, собирала на стол. А уж потом не путалась, шла за переборку.

— Ну, рассказывай, что там наш Рольф в лесах? (Они оба тогда любили Сетон-Томпсона — с тех пор, как Виталий принес Лиде эту книгу, толстую, в коричневом переплете с золотом, еще, наверное, отцову. Он сказал Лиде: «Для меня лучшей книги нет. Пусть — у тебя, ладно?» И она поняла, кивнула благодарно. Вот потому Виталий и назывался «Рольф в лесах»: лестная кличка.)

— Ну, так что наш Рольф?

— Он, Лида, за деревьями леса не видит. Он, как бобр, своими зубами грызет сухие деревья, потому что рабочих нет, и скоро будет, как пчела, опылять деревья.

— Бедный Рольф!

Она капельку подсмеивалась, и неудачи казались не такими уж тяжкими. Как он тянулся к ней в те дни!

Виталий — почти сорокалетний уже человек — оглядел комнату, заставленную полками, сразу увидел среди Лидиных книг Сетон-Томпсона — тот самый том, коричневый с золотом. Берегла.

Лидка, как же так?

Резко зазвонили у двери. Она! Лида! Вот и отлично! Все изменим… «Регенерация» — есть такое слово: восстановление… Уж если ящерица может восстановить оторванный хвост, а рак — клешню… А почему, собственно, звонит? Есть ведь ключ. А, чтобы он открыл…

Виталий думал так, пока бежал через коридор. Распахнул дверь. На площадке стояла сияющая Пашута.

— Папка! — Она так порозовела за дни отдыха, так рассиялись яркие и нежные глаза! — А где мама?

— Пашутик-Парашютик, дорогой! Ты почему одна?

— Бабушку похитили разбойники, чтобы взять с тебя выкуп.

И рассмеялась своей шутке — милое, ни в чем никогда не виноватое создание.

— Уф! Уф! — отдувалась теща, взбираясь по лесенке. — Хватит миловаться! Виталь, у нас тут заело замок от чемодана…. (Прасковья Андревна была не в ладах со всякой техникой, даже с чемоданной.) Пашута, поставь чайник! Ну что, Виталь, открыл? Молодец! Куда ты мои тапки забросил?

— Вот они, Прасковья Андревна.

— Как Лидушка?

— В командировке.

— Что это? Вроде не собирались. Где же?

— По разным городам.

— Ну-ну! Работа какая колобродная! Пользуется, что муж безответный.

Теща любила его. Господи, как все рвать? Вот оглянулась на дверь Пашутиной комнаты, зашептала:

— Ух, дочка твоя — прямо закружила всех! Парни за ней хвостом. И веселая была. Думается: может, и ничего, может, найдет судьбу.

— Рано ей о суд кис Прасковья Андревна. Пусть свою не высшую математику учит: (х-у)²…

— Ну-ну, и то верно.

И теща потопала в кухню — делать ревизию их с Лидой «холостяцкому», как она говорила, житью.

Пашута, отпросившись у бабушки, помчалась к подругам. Виталий ушел в свою комнату. Прасковья Андревна, как всегда, стала топать и шаркать у его порога.

— Ты что, уже навечно теперь ааючился? Или чаи со мной погоняешь?

Но тут позвонили в дверь. Старуха открыла и так и накинулась радостно:

— Ох, пришел, земляк! Пришел, разбойник! Да уж и пытала я сколько пытала: где он, где дружок закадычный?

— Здравствуйте, теть Паш! Ну, вы цветете! Теть Паш, познакомьтесь. И обогреть бы чуть… Виталий дома?

Юрий вошел, обескураженный:

— Ты говорил… Она что, вернулась?

— Нет. Прасковья Андревна вернулась и не в курсе.

— Как же так?

— Они с Пашутой на каникулы уезжали, а в это время…

— Хм. И ты ей — ни-ни? Надеешься?

— Не знаю, Юр. Ведь себя тоже не поймешь.

— Видать, что так, — резко ответил он чему-то своему, — не поймешь.

Вошла Она.

— Эта женщина кто? — тихо спросила она. Спросила Юрия.

— Это Виталь Николаича теща, — с легким поклоном отметил он (Виталий удивился: неужели никогда у Юрки с Оной не было и слова о нем?). — Я разве тебе не говорил? Этот красавец увел у меня любимую тещу. Хороша старушка?!

— Очень прекрасный, — серьезно ответила Она.

— Виталь! — ухмылялся Юрий. — Тебя Прасковья Андреевна зовет «Виталь». Ты добрый?

— Может, поработаем?

— Непременно. Но ты добрый?

— Нет.

— Почему?

— Потому, что если делаю доброе, то из эгоизма: иначе себе дороже стоит.

— А! Ну, ясно.

Она переводила глаза с одного на другого, но в них не было вопроса. Видела Юрину взвинченность и не удивлялась. Может, поняла?

Юрий будто в ответ сказал Виталию почти шепотом: