День жаворонка

— Как мы, однако, повзрослели, а? Отчество и все такое.

— Это я под гипнозом большого кабинета. Забыл, что сегодня отпустил секретаршу. Ты чего, по делу или так?

— И так, и по делу. Я сценарий написал. Вместе знаешь с кем? С Виталием Савиным, — помнишь, у нас в школе учился?

— Нет. Не помню. Что за сценарий? Как говорил — сплошная гармония, да? Отделил чёрное от белого?

— Ты, брат, памятлив. Не знаю, что вышло. Хочу отдать на студию и ставить. По прежде — тебе.

— Ну, я ведь… инстанция…

— Знаю, знаю. Но помнишь, когда я вытянул твой прошпионский фильм, ты кой-чего обещал мне.

— Не отрекаюсь. Слушай, идея! Приходи давай в воскресенье ко мне. У меня будет Главный с женой, ну, и прочие. Произведи впечатление.

— Костя, я ведь не артист. И характер у меня того… и искательства эти… не мастер я.

— Ну, смотри сам. Это — шанс. А сценарий я читать не буду. Все эти твои идеи мне совершенно не понравились. Но тебя расхвалю.

Конечно, надо пойти. В крайнем случае посижу молчком — этаким поленом.

— Да, старик, приду. Расхвали меня. Я хороший.

— Конечно. Ты талантливый.

— Я еще и симпатичный.

— Ха-ха! Не сказал бы! Прости, тут меня ждут. Запиши адрес…

Поездка в Крапивенку отодвигалась.

Что, интересно, надо надевать на бренное тело, отправляясь в столь высокое общество? Костюм, разумеется, и галстук. Это в природе называется мимикрия — приспосабливаемость к условиям. Ну и надень. У тебя есть. Все разумно.

Чего ж ты напялил ярко-желтую замшевую куртку, цветной платок под воротник?

А очень просто. Предстоит не смешаться с массой, а произвести впечатление, то есть выделиться. Тут уж другая разумность нужна.

Квартира была просторная, но со всякой дешевкой вроде оленьих рогов над зеркалом и торшеров наподобие уличных фонарей.

У Панина была и жена (что очень удивило). Жена немолодая (постарше их вроде бы!), милая, домовитая. Привечала не шумно, но радушно, никого особо не выделяла. Кто есть кто, Юрка понял не по ее, а по Костиному приему. И еще понял, что сам он, Юрка, предварен рассказом и непременно должен показать себя. Этого ждали все. Только некоторое удивление по поводу своей курточки прочитал в панинских глазах.

— Это один из лучших наших молодых режиссеров, Юрий Матвеич Буров.

— Такой-то (фамилия).

— Такой-то.

— Такой-то.

— Василий Никитич.

Хоп! Вот он! Не по имени узнал — по повадке. Что-то было тут спокойное, лишенное напряженности (все-то немного навытяжку). А так — обычное лицо: длинное, с умными серыми глазами, со свободной улыбкой, открывающей прокуренные зубы. Не чванливое, не злое. Велик, но доступен. Ну, слава всевышнему, понравился. То есть он Юрке понравился, а это полдела, потому что все же не умел Юрий, как ни хитрил, разговориться накоротке с тем, кто ему несимпатичен.

— Ну что, Полина, можно к столу?

— Да, да, пожалуйста.

Бледная, чуть оплывшая, полная женщина всех рассаживала. Юрия Матвеича поместила через человека от Главного.

Стол был обильный и красивый (ай да Полина!). Говорили о салате из грибов (что, мол, просто, а хорошо), о предстоящем гусе (жирный его дух разносился по квартире), кто-то запустил анекдотец из серии «Ну, заяц, погоди!»…

— Ваши сборища веселее? — перегнувшись через спину соседа, спросил Главный.

— Когда как, — ответил Юрий. — А вообще-то я не любитель ходить в гости.

— Почему?

— Утомительно. Ведь вся работа на людях, так что уже в жизни ищешь тишины.

— Хм, не думал. И так все?

— Это я про себя. Все по-разному.

Главный вернулся к еде и питью.

Но зацепило. Так и сорваться недолго.

Особенно Юрий заволновался, когда после ряда унылых тостов, все еще не развязавших веселья, Панин предательски поглядел на него. Ой, сейчас заставит! Стал в трепете вспоминать, что там повеселее, а голова пуста. Надо, надо было дома подготовиться!

— А теперь, — провозгласил Панин, — теперь слово творческому среди нас началу. — И пояснил Главному, чтоб не было разночтений: — Ведь мы-то лишь надстройка, а фундамент — они. (Он, кажется, ставил эксперимент, этот Панин. Он не просто протежировал. Эксперимент на выживание. Выживешь? Выдюжишь?)

Теперь все глядели на Юрия. А он вдруг вспомнил, придумал!

— Мой тост будет длинноват, но зато каждая строчка с большой буквы.

— Стихи! — обрадовался кто-то догадке.

— Да. Поэт сказал приблизительно так:

Могуч был народ
На Руси нашей старой,
Хоть пища была
И груба, и проста.
Не знали катара
Батыры татары.
Не ведал колита
Иван Калита!

Он не все помнил, но не сбивался, вставлял слова на место забытых. Голова его после выпитого приобрела ту ясность, к которой он так привык за время своих кутежей.

И только теряя
Отважную душу.
Мечом рассеченный
От шеи до ног.
Могучий боярин
Мог выдать наружу
Желудочный сок.

Слушали отменно, кивали головами. Когда кончил, рассмеялись, кто-то повторил: