Денди: мода, литература, стиль жизни

Вспомним, как один из знакомых Браммелла, незнатный мистер Р., желая обратить на себя внимание знаменитого денди, устроил в его честь обед и даже предоставил ему право позвать сотрапезников по собственному вкусу. Браммелл пригласил своих друзей, они отлично отобедали, однако единственным поводом для недовольства денди стал тот факт, что «мистер Р. осмелился сесть с нами за один стол и тоже пообедать!»[497]. Здесь уже идет полное выворачивание наизнанку роли хозяина: гость нагло узурпирует его права и третирует хозяина как человека второго сорта.

Вполне возможно, что в таких историях мы также имеем дело с перифразом известных эпизодов из биографии знаменитого афинского красавца Алкивиада, позволявшего себе надменное отношение к заискивающим перед ним людям. Так, например, он неприязненно относился к некоему Аниту, сыну Антемиона. «Тот любил Алкивиада и однажды, ожидая к ужину несколько иностранных друзей, пригласил и его. Алкивиад отказался от приглашения и, напившись допьяна с товарищами у себя дома, вторгся с толпой товарищей к Аниту; остановившись в дверях мужской комнаты и увидев столы, на которых стояло очень много золотой и серебряной посуды, приказал рабам взять половину и нести к себе домой; совершив это, он удалился, не удостоив войти. Некоторые из приглашенных, возмущенные, стали говорить о том, как нагло и высокомерно вел себя Алкивиад. “Напротив, – сказал им Анит, – он был снисходительным и гуманным: ему никто не мешал забрать все, а он нам часть оставил”»[498].

Браммелл, безусловно, знал биографию Алкивиада – ведь ее изучали в английских колледжах, а Алкивиад был одним из самых популярных античных героев именно в XIX веке (Байрон так вообще ценил его больше всех). Конечно, нельзя на сто процентов утверждать, что это сознательный перифраз, но сходство моделей поведения лежит на поверхности[499].

В обоих случаях бросается в глаза наглость: у Браммелла – утонченная и холодная, а у Алкивиада – прямая и брутальная, не прикрытая иронической дендистской вежливостью. Алкивиад берет посуду по праву знатного и сильного (и любящий его Анит признает за ним это право). Браммелл же как будто имитирует эту аристократическую спесь, но уже по-игровому, отстраненно, легко. «Денди – человек дерзающий, но в дерзании знающий меру и умеющий вовремя остановиться», – замечал Барбе д’Оревильи[500].

Обоих щеголей роднит готовность нарушить общественные условности. Порою Алкивиад не стесняясь сразу дает выход своему темпераменту. «Алкивиад пришел к учителю и попросил книгу Гомера. Когда тот ответил, что никаких сочинений Гомера у него нет, он ударил его кулаком и вышел»[501]. Алкивиад готов оскорбить человека и просто на спор, дабы показать, что ничто ему не помеха: «Он дал пощечину Гиппонику, отцу Каллия, имевшему большую славу и влияние, благодаря как богатству, так и происхождению, – не в гневе и не из-за какой-либо ссоры, а просто для смеха, уговорившись с приятелями»[502].

Здесь оскорбление направлено уже на знатного гражданина по принципу «чем крупнее дичь, тем больше триумф охотника». И если смиренный Анит так и остался среди разграбленного пиршества, то перед Гиппоником Алкивиад на следующий день идет извиняться и проявляет гипертрофированное раскаяние: «На другой день утром Алкивиад пришел к дому Гиппоника; постучавшись в дверь, он вошел и, сняв гиматий, отдался во власть хозяина, прося, чтобы тот наказал его плетью. Гиппоник простил его, перестал гневаться и впоследствии отдал за него свою дочь Гиппарету»[503]. Как видно, дерзость молодого человека все же уравновешивается раскаянием и в целом прочитывается в контексте аристократического кода поведения: Гиппоник, как это ни парадоксально, видит в нем «своего».

Сравним эту историю с эскападой Браммелла, когда он решил поиздеваться над известным ученым, членом Королевского общества Снодграссом. Опять же на спор с приятелями он постучал в окно ученого в три часа утра, и когда тот в панике высунулся в ночной рубашке на мороз, решив, что в доме пожар, Браммелл вежливо спросил его: «Простите, сэр, Вас зовут Снодграсс?» Ученый опешил и кивнул, после чего Браммелл задумчиво протянул: «Снодграсс, Снодграсс – какое чудное имя, клянусь, в высшей степени чудное, ну что же, мистер Снодграсс, доброе утро!»[504]