Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода

А. К. Марков в своей топографической сводке восточных кладов[140] обычно указывал даты самой ранней и самой поздней монет в кладе. На такие-то даты и опирался А. В. Орешников, когда возражал И. И. Толстому и Н. П. Бауеру. Тот же прием применен и Г. Ф. Корзухиной в описании монетной части смешанных кладов. Но при таком подходе, например, Переяславский клад с младшей монетой 1015 г. должен быть назван кладом чрезвычайно длительного накопления, т. к. в нем была обнаружена одна стертая римская монета первых веков н. э. То же можно сказать о Молодинском кладе 1010 г., включавшем в свой состав аршакидскую драхму I в. н. э., да и о всяком вообще кладе, будь он даже самого компактного состава по датам выпуска всей массы его монет, если в нем случайно замешалась хоть одна очень старая монета, что бывает так часто. Отдельные монеты очень ранней чеканки, как известно, задерживаются в обращении при любом характере последнего, но вполне очевидно, что не они определяют лицо монетного состава обращения и в данном случае лицо клада. Кладами длительного накопления следует считать лишь такие, весь состав которых принципиально отличается от состава синхронных им обычных кладов.

Расхождения в вопросе о принципах датировки кладов не имеют характера спора чисто источниковедческого, важного только для решения тех или иных хронологических проблем нумизматики и археологии. Важнее всего здесь то, что датировка кладов решает большие проблемы обращения иноземной монеты на территории Восточной Европы. Если эта монета служила, как утверждают, в основном целям накопления, будут совершенно неизбежны и вполне понятны и широкие границы хронологического состава кладов, и «скачки» в их составе, и все те явления, которые вносят известный произвол и условность в датировку кладов. Приняв положения Н. П. Чернева и А. В. Орешникова, мы должны прийти к выводу об относительной слабости денежного обращения древней Руси. Если же хронологический диапазон кладов узок, если дата зарытия близко совпадает с датой младшей монеты клада, то состав монетного обращения, следовательно, постоянно обновляется, а это может свидетельствовать только о том, что монета была по преимуществу средством обращения.

Вполне понятно, что процесс обновления состава денежного обращения даже в условиях сравнительно развитого оборота не протекал прямолинейно. О сложности этого процесса на территории Восточной Европы, использовавшей ввозимую иноземную монету, нам придется говорить и дальше; как будет показано, эта сложность определялась не временными возвращениями к использованию монеты как средства накопления по преимуществу, а особенностями состава самих ввозимых монет. Но эти особенности не способны существенно изменить общей характеристики развития денежного хозяйства на Руси.

Работы Р. Р. Фасмера внесли ясность в те явления, в которых принято было видеть отсутствие системы. Сама возможность деления кладов по их составу на хронологические группы уже свидетельствует о движении состава русского денежного обращения, об его систематическом обновлении. Однако, создавая свою периодизацию, Р. Р. Фасмер оставлял в стороне вопрос о характере денежного обращения Древней Руси. Отчасти поэтому его замечательные, плодотворные идеи не вызвали, как можно было бы ожидать, продолжения и развития дискуссии в новом направлении. Авторитет в вопросе о датировании кладов такого выдающегося знатока нумизматики, каким был А. В. Орешников, остался почти непоколебленным.

Правильное представление о хронологии древнерусского монетного обращения может дать только полное изучение состава всех известных к настоящему времени русских монетных кладов домонгольского времени, детальное выяснение изменений в их составе и сравнение кладов, наиболее близких по дате их младших монет.