Деньги

— Неужто вы не поедете осмотреть этот купол? — спросил бухгалтер Ивана Михайловича. — Ведь тысячу четыреста лет он смотрит с своей высоты на залив? Ведь его Олег видел, послы Володимировы видели! Шутка.

— Я заеду на обратном пути — тогда остановлюсь на несколько дней, — сказал Иван Михайлович, смотря не на Софию, а на Тотти, жадно глядевшую на незнакомый город, который, казалось, подавлял её.

VIII

Пароход остановился. До берега ещё было далеко, и надо было пересаживаться в каик. Иван Михайлович подошёл к Тотти.

— До свидания, — сказал он. — И если вам, когда-нибудь что-нибудь будет нужно, — довольно вам будет сказать одного слова.

Она подняла свои густые выгнутые ресницы и встретилась глазами с его взглядом.

— Хорошо, я обращусь к вам, — сказала она.

— Вы даёте слово?

— Да.

— Вы напишите в Александрию и сообщите ваш адрес.

— Госпожа Ламбине! — раздался зычный голос на палубе. — Кто здесь госпожа Ламбине?

— Я! — откликнулась Тотти, и несмело двинулась навстречу выкрикивающему её имя господину. Он только что поднялся на палубу и стоял, расставя ноги и весело поглядывая по сторонам. Лицо его было типичное, греческое. Нос спускался вниз, глаза были карие, острые, — весь он был «хитроумный», как ещё во времена оно, блаженной памяти, Гомер назвал своих соотечественников.

— А-а! — сказал он, окидывая её взглядом с головы до ног. Взгляд этот не был ни плотояден, ни нагл: он был добродушен до цинизма. — Вы гувернантка? К кому вы приехали?

— В семейство Петропопуло.

Он снял соломенную широкополую шляпу.

— Позвольте представиться, — сказал он, — представитель этой фамилии. Где ваши вещи? Я сам вас встретил, чтоб не было затруднения. О вас хорошие рекомендации. Прощайтесь с вашими знакомыми: на пароходе всегда есть знакомые, — и поедем.

Он молодцевато повернулся на каблуках и заговорил с носильщиком по-турецки.

Анатолий в это время уже спускался по лесенке вниз, а за ним, осторожно ступая, шёл бухгалтер. Загорелая рука лодочника протянулась им навстречу и втащила их в колыхавшийся каик. Сильные удары вёслами быстро отнесли их от парохода. Раза два нос их каика зарылся в воду от волны пробегавшего мимо пакетбота, — но потом выровнялся и плавно начал скользить по спокойной ряби залива. Бухгалтер оглянулся назад и махнул шляпою. У борта стоял Иван Михайлович, но он не видел приветствия своего трёхдневного спутника: он смотрел вниз, как Тотти спускалась к каику.

— Оставьте его, — сказал Анатолий. — Ему теперь не до вас.

Над ухом их свистнул пароход, и чёрная масса, вспенивая воду, пронеслась у самого носа, — и опять они вместе с судёнышком провалились куда-то вниз; потом опять их выкинуло на вершину волны, и видно было как мускулистые медно-красные руки лодочника напрягаются, чтобы выгрести и заставить лодку не изменять курса.

— Терпеть не могу воды! — с отвращением заметил товарищ прокурора. — Точно всего охватывает что-то лживое, изменчивое, двуличное. Вообще я не люблю движения. Я привык к комфорту покоя. Меня воспитали две тётки, которые до того заботились обо мне с малых лет, что остаётся удивляться, как я всё-таки остался жив и сохранил человеческий облик.

Бухгалтер не знал, было ли то самобичевание и самоунижение, или он гордился полной изолированностью от всех жизненных тревог.

— Я испытываю какой-то священный ужас при мысли о передвижении, — продолжал он. — Когда во дни юности тётка уговорила меня для расширения кругозора, — они так и говорили: для расширения кругозора — поехать за границу, я в течение полугода был несчастнейшим человеком. Меня бесило грубое постельное белье в Париже, меня бесила итальянская грязь, меня бесила немецкая чистоплотность. Я так обрадовался возвращению домой, что ощутил нечто вроде любви к родине. И если бы не настоятельная необходимость, я никогда бы не уехал из России. Скорей бы готов был прослыть славянофилом.

— Фу, чёрт, как хорошо! — воскликнул бухгалтер, смотря на высокий берег Стамбула.

Товарищ прокурора посмотрел по тому направлению, куда была протянута бухгалтерская рука. Но никакого восторга взор его не выразил, и лицо его было так же огнеупорно, как всегда.

В грязной таможне долго расстёгивали их чемоданы, отпирали замки и рылись со рвением голодной собаки, которая ищет в груде помоев съедобного куска. С ловкостью таксы, разбрасывающей вокруг землю и добирающейся до крота, тощие турки разрывали белье и запускали под него свои грязные пальцы, оставляя жирные жёлтые следы на платках и рубашках.

— Им надо дать бакшиш, — заметил тихо бухгалтер.

— С какой стати! — возмутился криминалист. — Коли хотите — давайте, а я не дам ни гроша.

Бухгалтеру стало смешно: он вспомнил Ивана, — должно быть, тот хорошо знал своего двоюродного брата.