Деньги

Зубы болят по-прежнему, плюс возник новый очаг. Челюсть справа и сверху, так сказать, на северо-западе, явно распухла. Не иначе абсцесс какой-нибудь хренов, нерв задет или десна пошаливает. Черт, придется лечить. То-то доктор подскочит. Эти мои крокодильи зубы, мои английские зубы, пожалуй, не лучше, чем у среднего американского трупа. Более того, попаду на деньги. За все такое здесь надо платить и платить, как вы знаете, как я уже говорил. Надо морально подготовиться к тому, что обдерут как липку. Все прохожие, все статисты и исполнители эпизодических ролей требуют постоянных расходов, да еще каких. Скорая помощь в этом городе оборудована счетчиками с монетоприемником; вот куда меня занесло, вот к чему я вынужден привыкать. Новый очаг боли — где-то под глазными яблоками. Привет и добро пожаловать.

Я пью из зубной кружки беспошлинное виски и прислушиваюсь, не померещится ли еще что-нибудь. Хуже всего по утрам. Сегодняшнее утро — рекордное, Мне слышались компьютерные фуги, японский джем-сейшн, вой диджериду.[2] Что задумала моя голова? Хотел бы я знать, какой сюрприз она мне готовит. У меня большое желание прямо сейчас позвонить Селине и высказать ей все, что взбредет в голову. Там час ночи. Но здесь тоже час ночи, по крайней мере, у меня в голове. И Селина легко справится со мной, раз моя голова в такой плохой форме… Теперь надо как-то провести вечер. Сколько можно. Один вечер я уже провел, в Англии и на самолете. Куда еще-то. Алек Ллуэллин должен мне денег. Селина Стрит должна мне денег. И Барри Сам должен мне денег. Как быстро, оказывается, стемнело. Спокойствие, только спокойствие. Почему-то огни никак не могут устоять на месте, высоко в накренившемся небе.

Освеженный после краткого отруба, я поднялся и зашел в соседнюю комнату. Под бесстрастным взглядом зеркала занялся переосмыслением в наемном блеске глухих стен ванной. Я почистил зубы, расчесал лохмы, подстриг ногти, протер глаза, прополоскал горло, принял душ, побрился, переоделся — и в итоге выглядел ничуть не лучше. Господи, как меня разнесло. В ванной или на горшке — самому тошно. Сижу на стульчаке куча кучей, котел вот-вот перегреется, ни дать, ни взять старый, побитый жизнью бомж. Как до такого дошло? Не только же из-за всего фаст-фуда, из-за всей выпивки. Нет, налицо явный умысел. Папаша мой отнюдь не толстяк. Мать тоже не могла похвастать чрезмерными габаритами. В чем же дело? Могут ли тут помочь деньги? Все мое тело нужно высверлить, залатать, заменить. Поставить одну большую коронку. Так я и сделаю, как только разживусь деньжищами.

Селина, моя Селина, ах эта Селина Стрит… Сегодня кое-кто поведал мне одну из ее страшных тайн. Но говорить об этом сейчас я не хочу. Потом расскажу. Сначала надо выйти, выпить еще и утомиться гораздо сильнее.

Двери разъехались, и я, шатаясь, ввалился в вестибюль, сплошные тиковые панели и мерцанье огней. Люди в форме стояли, как влитые — ни дать, ни взять часовые в окопах. Я шлепнул ключ на конторку портье и серьезно кивнул. Я уже так нагрузился, что не понимал, понимают ли они, что я нагрузился. Их это волнует? А вот и плевать, я уже слишком нагрузился. По-боксерски ссутулившись, я закосолапил к двери.

— Мистер Сам?

— Он самый, — скаламбурил я. — И?..

— Сэр, вам звонили сегодня днем. Кадута Масси… Та самая Кадута Масси?

— Та самая. Она… передать ничего не просила?

— Нет, сэр. Ничего.

— Ну и ладно. Спасибо.

— Мм-хм…

Я направился к югу по Бродвею. Что еще на хрен за «мм-хм»? Я прокладывал себе путь через выдохнутое подземкой плотоядное племя. Слух мой резало гиканье сирен, свистки велосипедистов, скейтбордистов, прыгунов на «пого»,[3] мам с колясками, серфингистов. Я видел автомобили, стремительно увлекаемые вперед силой своих гудков. В воздухе неудержимо веяло состязательностью, демократией, курсивом. Эти люди на что угодно готовы, лишь бы не изменить себе — на что угодно, без преувеличения. Выпихнутый на обочину из строя шаркунов и лентяев, очевидцев и бомжей, здоровенный крикун нордического вида молотил руками воздух, предавая анафеме весь транспорт чохом. Шевелюра характерного ядовито-желтого цвета, не прическа, а омлет. Осыпая ударами невидимого противника, он с пеной у рта распинался про обман и предательство, сокращение штатов, выселение. «Это мои деньги, а ну гоните! — сказал он, — Мне нужны мои деньги, гоните их немедленно!» В городе полным-полно таких типов, типов и телок, день-деньской только и знающих, что стенать, голосить и плакаться о невезении. В каком-то журнале я прочел, что это хроники из муниципальных психушек. Их повыпускали лет десять назад, когда с деньгами случилась засада… Ничего так деньги пошутили, всем аукнулось. Араб застегивает молнию в овечьем загоне, удовлетворенно озирает стадо и говорит: «Эй, Басим. Вздуем-ка цены на нефть». Через десять лет здоровенный блондин машет руками на Бродвее, чтобы все видели.