Деньги на ветер

Честно говоря, все даже слишком хорошо сходится. Если б я расследовала этот случай под руководством Гектора в Гаване, первым делом подумала бы, что такой главный подозреваемый — подставная фигура, чтобы выгородить какого-нибудь партийца. Но здесь — не Куба. Здесь все гораздо проще.

А Эстебан со своим оленем? Надо тщательно рассмотреть и этот вариант. Может быть, даже подумать о гольф-карте того сайентолога. На всякий случай.

Пикап, подпрыгивая на ухабах, летел по дороге. Пако полулежал, прислонившись ко мне спиной. Глаза у него потемнели от усталости. Что бы он ни говорил, физический труд для него явно непривычен.

— Положи голову мне на колени, малыш Франсиско, — сказала я.

— Я грязный, — возразил он.

— Клади-клади, закрой глаза.

Он, улыбаясь, повиновался. Кто-то из его приятелей захихикал, но Пако его послал. Я гладила его по волосам, улыбка Пако становилась все блаженней.

— Не пропустите мотель, — предупредил он. — Когда будем проезжать, Эрнандо, постучи в кабину. Они сами не остановятся. Вся команда Анхело едет в Денвер.

Еще ухабы. Еще пиво.

— Много еды, много пива, много веселья — это и есть Америка, — пробормотал себе под нос Пако.

Америка. Да. На Кубе все по-другому. На Кубе только животом и думаешь. А под конец месяца, когда книжка талонов худеет, живот подскажет, что делать.

— Ты о чем думаешь сейчас? — мечтательно спросил Пако.

— О своем животе, — ответила я.

Он засмеялся:

— Да у тебя его нет.

Есть, Пако. У меня там полицейские кишки, и они мне подсказывают, что миссис Купер ни при чем. Время идет, и ходить по этой земле убийце осталось совсем недолго. Считаные дни.

Глава 11

Молитва лучше сна

Небо цвета черной орхидеи. Черная луна. Черные сны. Я снова на Острове свободы. Дежурство в районе Ведадо. Стукачи. Туристы. Доктора. Шлюхи. Полицейские в штатском. Секретные психушки. Секретные тюрьмы. Мне звонят домой. Но меня еще нет, я вернусь, но пока — меня нет.

Мне снилась песнь пробуждения, я уже не спала, просто лежала под простыней. Отодвинула шторы, взглянула в окно.

До рассвета было еще далеко. Ночь полнилась гаснущими звездами и незримыми небесными телами.

На лестнице перед домом раздались шаги. Кто там? Глаза постепенно привыкли к свету.

Это Пако. Стоит на коленях. Перебирает пальцами четки.

Неужели он так каждое утро?

Бедный парень. Там же, должно быть, страшно.

Я смотрела на него как завороженная.

Он закончил молиться, поднял голову. Отпустила штору, снова легла.

Клацнул ключ в замке. Со скрипом отворилась дверь. Он вошел.

Посмотрел в мою сторону, прищурился, стараясь разглядеть, сплю я или нет. Решив, что сплю, прокрался на цыпочках к своей кровати и разулся. Достал из кармана пакет с белым порошком и осторожно положил в ящик комода возле кровати. Откинул одеяло, лег и повернулся на бок.

Вот он закрыл глаза предплечьем — попытался заснуть. Через несколько минут убрал руку, лицо приняло необычное, какое-то женственное выражение. Брови у него густые, черты лица тонкие, волосы жесткие, но лежат, будто после парикмахерской укладки. Диковатый вид ему придают глаза — сказались, видно, и годы нищенства, и жизнь в бандах Манагуа, и даже, если только он не привирает, при лагере сандинистов, когда он совсем еще ребенком хотел стать солдатом.

Во сне он казался более серьезным, чем обычно.

Досадно, Пако, что ты так сильно полюбил Америку. Не следовало влюбляться на первом же свидании.

Вот я — нет. В любовных делах я не спешу. Слишком разборчива, все так говорят. Да, я женщина из Гаваны, но я — исключение, которое только подтверждает правило.

Но тебе, Франсиско, все дается слишком легко и слишком быстро. Разве ты не слышал, что говорил Эстебан? У этой земли, как у медали, есть и другая сторона, есть…

Он вдруг открыл глаза, я не успела отвести взгляд.

— Я чувствовал, что ты на меня смотришь, — сказал он.

— Разбудила?

— Нет, я не спал. Сколько времени? — Пако приподнялся на локте.

— Шесть… Погоди минутку, ты только пришел?

— Да.

— Где ты был?

— В Денвере, — ответил он, помолчав.

— В Денвере? Что ты там делал?

— К полуночи зашел Мануэлито, ты спала. Искал кого-нибудь, кто бы с ним поехал.

— Что за Мануэль?

— Разве ты его не знаешь?

— Нет. Что тебе понадобилось в Денвере? — удивилась я.

— Да в клубе был, господи! — произнес он по-английски, ухмыляясь. Откинул одеяло, сел на кровати.

— В клубе, — повторила я.

— Тебе тоже стоило поехать.

— Вряд ли это подходящее для меня место, — сказала я.

— А какое место для тебя подходящее? — Он начал раздражаться.

— Ну уж никак не клуб в Денвере, — ответила я.

Он запустил руку в широкие трусы и почесался со словами:

— Знаешь, что мешает тебе жить, Мария?

— Не сомневаюсь, сейчас ты мне это откроешь.

— Открою. Тебе мешает, что ты ведешь себя как пятидесятилетняя, как будто для тебя все в прошлом. Господи, мать, тебе двадцать семь. Ты в новой для себя стране, полной возможностей, людей, вещей, а ты горбишься под тяжестью мира на своих плечах, как старая медсестра в отделении для раковых больных.

— Расскажи о клубе, — перебила я, отказываясь клевать на эту наживку.

Он покачал головой.