Деньги: Записка самоубийцы (Money: A Suicide Note)

Если верить местным слухам, то Маленькая Италия – один из самых чистых и безопасных анклавов на всем Манхэттене. Стоит только по улице прошаркать какому-нибудь ханыге из Бауэри или торчку-доходяге, как из ближайшей траттории появляются пятеро серьезно настроенных пузанов с бейсбольными битами и длинными топорищами. Но, по мне, Маленькая Италия ничем не отличается от Виллидж. Пожарные лестницы выглядели так, словно ими и вправду пользовались по назначению, – закопченные, как головешка. В этих забитых транспортом ущельях никогда не отмыть пердеж всех грузовиков и отрыжку всех легковушек, пузырьками вскипающие в бензиновых и фреоновых испарениях. Что делает в такой трущобе звездно-полосатая Кадута? У нее же есть номер в «Цицероне», оплачиваемый Филдингом Гудни, со своим парикмахером, телохранителем, 73-летним бойфрендом… Я метался по улице как угорелый, пока не отыскал чумазую дверь.

– А теперь, мистер Сам… Джон, поговорим о нашем фильме, – сказала Кадута Масси. – Значит, по замыслу наша Тереза должна быть из… Брэдфорда. Так вот, по-моему, это совершенно не убедительно.

– Да нет, Брэдфорд – это было в английском варианте. Теперь же все происходит в Нью-Йорке, и можно…

– Я бы предпочла Флоренцию. Или Верону.

– Конечно. Пожалуйста; Как вам будет угодно.

– А как фильм называется?

– “Хорошие деньги”, – ответил я.

На самом деле, мы это еще не решили. Филдингу нравилось название «Хорошие деньги». Мне – «Плохие деньги». Филдинг предложил назвать «Хорошие деньги» для американского проката, а «Плохие деньги» для европейского, но я в этом выгоды не видел.

– Хорошо, – произнесла Кадута. – А скажите мне, Джон. Эта Тереза… Сколько ей лет?

– Ну… за тридцать, – осторожно сказал я. На самом деле, тридцать девять.

– Прошу прощения, но, если правильно понимаю, у нее двадцатилетний сын.

– Да, действительно. Значит, немного постарше.

– Мне вот, – проговорила Кадута, – сорок один.

– Серьезно? – отозвался я. – В самый раз.

– Так скажите, пожалуйста. Почему женщина в таком возрасте станет срывать с себя одежду и все время требовать секса?

На коленях у меня стояла чашка кофе с блюдцем, и я все никак не мог продышаться в атмосфере неаполитанского, как я думал, зноя. Квартира кишмя кишела детьми – младенцы в пеленках, карапузы на четвереньках, неугомонные сорванцы, угловатые подростки. Плюс, по меньшей мере, трое типичных отцов семейства, в комбинезонах с жилетками, горбились за кухонной дверью над винными бутылками без этикеток и макаронами в кровавом соусе, источающими пар. Даже нашлось место – у выхода, на стульях с высокими спинками – для пары бабушек с ног до головы в черном. Однако ни одной матери семейства не видать. В остальном же, такое впечатление, что вся компания – прямым ходом с Эллис-Айленда… Кадута явно играла роль царицы улья, эдакой пчелиной матки. Она то и дело властно хлопала в ладоши и разражалась тирадами на итальянском. Как магазинный Санта-Клаус, она по очереди сажала детей к себе на колени; дети отсиживали положенное и уступали место следующему. То и дело в гостиную заходил вразвалочку кто-нибудь из папаш и обращался к Кадуте – почтительно, но в то же время с некой наигранной веселостью. Бабушки, сверкая единственным зубом, бормотали под нос, мелко трясли головой и крестились. Часто Кадута и ко мне обращалась по-итальянски, что никак не способствовало прояснению ситуации.

Я прочистил горло.

– Прошу прощения, Кадута, но в чем все-таки дело?

– Мистер Гайленд… он сказал, что в фильме будет несколько откровенных постельных сцен.

– С вами?

Она вздернула подбородок и кивнула.

– Какие еще постельные сцены, что за бред. Никаких постельных сцен не планировалось.

– Лорн Гайленд сказал, что мистер Гудни обещал ему три длинных любовных сцены, полная обнаженка.

– Господи помилуй, да сколько Гайленду лет? Что это ему взбрело обнажаться?

– Он отвратительный тип. Послушайте, мистер Сам… Джон. Вы должны обещать мне, что этого не случится.

– Обещаю. – Я обвел взглядом комнату. Старухи у двери поощрительно улыбнулись. – Послушайте, Кадута. Никаких любовных сцен с вами и Лорном не планировалось. Ну, то есть, одна-две сцены, когда вы с ним в постели, будут, но это, типа, утренний разговор под одеялом. Не возражаете?

– Джон, буду с вами откровенна, – произнесла Кадута и шуганула детей с колен. – Как я говорила, мне сорок три. И грудь уже… не фонтан. Живот в норме, задница тоже, но грудь?.. – Она сделала жест в воздухе. – И на бедре целлюлит второй степени. Что скажете?

Мне сказать было нечего. На Кадуте был костюм из серой замши. Слегка привстав, она задрала юбку. Я увидел верх чулок, нежную кожу, трусики за миллиард лир. Кадута оттянула кожу на бедре и собрала в недовольную складку.

– Видите? – произнесла она и стала расстегивать блузку.

Я снова огляделся. Один из папаш просунул голову в дверь. Голова улыбнулась и опять скрылась в кухне. Старухи не сводили с меня глаз. Лица их стали совершенно непроницаемыми. Кто-то из детей требовательно постучал меня по колену, словно возвращая мое внимание к богине на бархатном троне.