Дэниел Мартин

Американцы оказались довольно застенчивыми и молодыми, не старше тридцати. Дэн и Джейн, оставшись после ленча наедине, утешали себя тем, что всё могло быть и гораздо хуже. Дэн подозревал, что ей больше хотелось бы оказаться за одним столом с кем-нибудь из французской группы, но он и подумать не мог о том, чтобы покинуть единственный англоязычный островок в океане разноязыкой речи, оглушившей их во время ленча. Помимо всего прочего, их американские соседи, видимо, уже довольно давно жили за границей — в Каире они пробыли уже больше четырёх месяцев — и успели утратить самую непривлекательную (с точки зрения Дэна) черту национального характера: настойчивое стремление засыпать вас сведениями о самих себе, а затем потребовать того же от вас. Периодически возникавшая за столом беседа (стол был четырёхугольный и рассчитан на шестерых, так что некоторое разъединение сидящих оказалось возможным) шла на сугубо общие темы — в духе почти английском.

Казалось, что lingua franca351 восточноевропейцам служил немецкий: в группе в основном были немцы из ГДР и ещё несколько чехов и поляков… «Вроде бы мои конкуренты», — заметил сосед по столу, который успел поболтать с одним из офицеров экипажа. Большинство путешествующих работали в Египте по контракту, инженерами и техниками на различных промышленных предприятиях, как и этот американец. Он оказался специалистом по компьютерам; фирма «одолжила» его на год египетскому правительству — обучать программистов в новом филиале министерства финансов, неподалёку от Каира.

После ленча их всех повезли — на фиакрах — на первую экскурсию, в карнакский храм352, примерно в миле к северу от города. Дэн ещё раньше решил про себя, что будет пропускать некоторые из таких «побочных» развлечений во время путешествия по Нилу, но счёл необходимым в этот первый день выказать всяческую готовность; впрочем, ему было интересно увидеть реакцию Джейн на первую встречу лицом к лицу с агрессивной мегаломанией древних. Он почувствовал некоторое облегчение, когда, остановив группу перед входом в святилище, корабельный гид отвёл четверых англоговорящих туристов в сторону. Гида смущало, что в группе преобладали пассажиры, говорящие по-французски (восточноевропейцы ехали со своим собственным экскурсоводом): поймут ли все четверо, если он поведёт экскурсию по-французски? Джейн сказала, что поймёт, американка пообещала постараться, а Дэн и её муж продемонстрировали гиду свои путеводители. Впрочем, ни тот ни другой не были такими уж завзятыми туристами: оба предпочитали во время регламентированных экскурсий осматривать достопримечательности самостоятельно. Оказалось, что американец походит на своих соотечественников хотя бы в маниакальном стремлении фотографировать всё, что попадается на глаза, и Дэн мог выбирать — предоставить ли Джейн возможность переводить ему суть многословных пояснений гида или время от времени отставать от группы.

Вскоре им овладели те же чувства, что и в прошлый визит сюда. Комплекс был лишён какого бы то ни было изящества, гнетуще монументален, дышал точно таким же пристрастием к грандиозности и надутой вульгарности, каким были привержены в архитектуре некоторые, гораздо более поздние диктаторы. Глядя из наших дней, представлялось просто абсурдным, что каждый следующий фараон фактически посвящал жизнь тому, чтобы стереть с лица земли все и всяческие обращения к памяти потомков, этакий трубный глас, воплощённый в камне его предшественником… потуги столь же смехотворные, как и теперешние претензии на величие, которые высмеивал Сабри. Огромный комплекс всё же обладал некоторой театральностью, но удовольствие Дэну доставляла не столько сама экскурсия, сколько случайные детали: имена путешественников — французов, итальянцев и англичан, высеченные в начале девятнадцатого века у самого верха колоссальных фаллических колонн, — тогда раскопки ещё не были завершены, и верхушки колонн находились чуть выше уровня земли; ему нравилось внутреннее озеро, где когда-то, давным-давно, плавали священные барки. Озеро всё ещё хранило своё очарование. Там он заметил величественную в своём великолепии птицу с медным и изумрудно-зелёным оперением — это был пчелоед, — и Дэн позвал Джейн, рассмотреть птицу поближе; тут его охватило тайное раздражение, так как она волновалась, что пропустит что-нибудь из нескончаемой лекции гида. Дэн счёл было, что она огорчительно добросовестна, обуянна прямо-таки тевтонским чувством долга: покорно останавливается у каждого барельефа, у каждого строения и почтительно внимает изобильному потоку слов. Потом решил, что всё-таки отчасти несправедлив к ней.