Дэниел Мартин

Проехав городок Телль-Калах, свернули в сторону Крак-де-Шевалье. Замок уже забрезжил вдали, на другом краю по-зимнему стылой равнины, милях в шести от того места, где они находились, — длинный, свинцово-серый силуэт, пугающий и мрачный, будто катафалк, остановившийся на вершине крутого холма перед тем, как двинуться вниз. Машина шла по краю равнины, через деревни, своей нищетой напомнившие им Египет… правда, климат здесь был иной… а может быть, они походили на деревушки средневековой Англии. Видимо, здесь прошли обильные дожди, повсюду была жидкая грязь. Мужчины в мешковатых чёрных штанах, с закутанными в клетчатые куфийи429 лицами так, что видны были лишь глаза, провожали машину враждебными взглядами. Нигде не видно детей — не видно надежды… казалось, остальной мир напрочь забыл об этом мирке, таком же далёком от сверкающего Бейрута, как лунные ландшафты. Дальше дорога вилась всё вверх и вверх, по голым, исхлёстанным ветром склонам, мимо отовсюду сбегающих вниз ручейков, к грозному оплоту крестоносцев. Впервые за весь этот день Дэн почувствовал, что настроение у него улучшается. Всё вокруг вполне соответствовало состоянию его духа. После наваждения прошедших суток даже такая реальность выглядела приветливо.

Они подъехали к нижним воротам огромной крепости; с неба вперемешку с дождём, сыпала ледяная крупа. У подножия стены, прямо рядом с ними, лежали сугробы нетающего снега. К счастью, сестра мадам Ассад успела предупредить Дэна, что может быть холодно, и Джейн с Дэном взяли с собой все свои тёплые вещи. Джейн натянула шерстяную кофту, Дэн — свитер, а сверху оба надели и пиджаки, и пальто. Вслед за Лабибом они зашагали по длинному туннелю. Со сводов капала вода, завывал ветер, сырость пронизывала всё насквозь, можно было ожидать, что вот-вот из-за ближайшего выступа покажется сам тэн Глэмиса430. Вместо него из-за дощатой перегородки у подножия стены туннеля навстречу им вышел мирный старый араб — их гид. Говорил он только на устаревшем французском, к тому же окрашенном в горловые арабские тона.

Лабиб исчез, а Джейн с Дэном, вслушиваясь в монотонную речь гида, следовали за ним сквозь лабиринт подземных конюшен, складов, пороховых погребов, через кухни, коридоры, внутренние помещения; время от времени им удавалось выглянуть в окно, на расстилавшиеся внизу печальные серые дали… и постепенно, несмотря на холод и ветер, на разор и запустение, они почувствовали, что ехать сюда стоило. Самые размеры замка, его абсолютная ненужность, столь же поразительная, как ненужность пирамид, и — на верхних этажах — всё ещё ощутимый дух элегантности тринадцатого века, осыпающиеся лестницы и арки с изящными колоннами, внутренние дворики, террасами спускающиеся с одного уровня на другой… театральность всего этого увлекла обоих. С самого верха крепостных стен открывались поразительные виды. С одной стороны, далеко внизу, по направлению к морю, они всё ещё могли видеть пейзажи, освещённые солнцем. Но на северо-западе, куда им ещё предстояло ехать, не было ничего, кроме бесконечных серых туч. Ни тот ни другая почти не слушали гида: оба гораздо сильнее ощущали какую-то донкихотскую правоту в том, что вот они, англичане, находятся здесь, у этого монумента примитивной политической власти и человеческой алчности, в такое совершенно неподходящее время года. Европа явно сбилась с пути с самого начала, а они оказались вечными изгнанниками, отлучёнными от бесконечных ошибок европейской истории. Это снова сближало их, вопреки их собственной ситуации, ведь здесь у них было то преимущество, какого недоставало во время плавания по Нилу: там они всегда находились в путающем все карты присутствии других пассажиров.

Наконец они попали в благодатное тепло, в самую нижнюю комнату полуразвалившейся крепостной башни: пылающая печь, мальчик-слуга, Лабиб, дымящий сигаретой, и небольшой медный сосуд с турецким кофе, очень сладким, но и очень крепким: самым лучшим, какой они когда-либо пили. Почему-то обстановка показалась им какой-то российской, примитивно простой, вроде зала ожидания на каком-нибудь вокзале у Толстого. Лабиб с гидом беседовали на арабском, мальчик-слуга сурово взирал на Дэна и Джейн. Но вот Лабиб перехватил взгляд Дэна и постучал пальцем по часам у себя на руке. Дэн взглянул на свои и состроил гримасу Джейн, готовясь встать.

— Ты как раз сейчас могла бы усаживаться за восхитительную итальянскую трапезу. Представляешь?

Джейн не ответила, только улыбнулась. Но чуть погодя, когда они пошли за Лабибом по длинной, сложенной из камня лестнице вниз, к туннелю, она рукой в перчатке сжала его руку, не глядя ему в лицо, и не отпускала её, пока они не дошли до самого конца ступеней: будто успокаивала уставшего и соскучившегося ребёнка.