Дэниел Мартин

Слышимость была плохая, казалось, их голоса действительно доносятся через всё реально разделившее их расстояние. Милдред и Эйб очень милые, «всё точно так, как ты про них говорил», она думала, что «будет наслаждаться его отсутствием», но не получается, ей обязательно нужно на кого-нибудь ворчать. Дэн дал ей высказать всё это и сообщить кое-какие новости, потом рассказал свои.

— Ох, Дэн! Какой ужас! Прямо вчера?

— Да.

— Но почему?

И опять Дэн вынужден был кривить душой, на этот раз с той, что знала его много лучше двух других молодых женщин, с которыми он разговаривал в этот день. Тут он, пожалуй, не столько уклонялся, сколько старался выиграть время, строил теории точно так же, как делал это с Каро, с её матерью и отчимом.

— Но… заставить тебя проделать весь этот путь, и потом… Дэн, ты не всё мне сказал.

— Да. Не всё. Не совсем всё.

— Тогда что же?

— Я всё тебе расскажу. Только не сейчас. Просто… вызревают плоды из посеянных горьких семян.

— Ты как-то говорил, что любую историю можно изложить в пяти строках.

— Это не история, Дженни. Когда-нибудь. Обещаю.

— Знаю я твои обещания.

— Зато не знаешь, как мне тебя недостаёт.

— Мягко стелешь?

— Очень хотелось бы.

— У тебя не выйдет так просто от меня отделаться.

— Я тоже это понимаю.

— Если бы только я видела твоё лицо.

— Оно просто усталое.

— Очень поздно?

— Половина третьего.

— Ой Боже мой! Бедный ты, бедный.

Дженни спросила про Каро. Он ответил — прекрасно, а про себя пообещал рассказать всю правду попозже, когда всё утрясётся. Последовали расспросы о Джейн, о Нэлл, о том, как это было — встретиться после стольких лет.

— Интересно антропологически?

— Более или менее. Сплошь теплота и душевность. С той стороны.

Пауза. Потом Дженни сказала:

— Слушай, между прочим, я пытаюсь выполнить своё обещание.

— Какое из?..

— Про нас. Написать про нас.

Он совсем забыл об этом.

— Серьёзно?

— Только я, может быть, не пошлю тебе это.

— Зачем же ты принимаешь всякий абсурд за чистую монету? А потом берёшься обо мне судить?

— А мне нравится. Не уверена, что сама не возьмусь писать роман. — И добавила: — Не пойму, отчего люди поднимают такой шум из-за этого. Просто записываешь, что помнишь, и всё. Что чувствовал. Вот я всё и записала.

— Всё?

— Там хватает. Не думаю, что твои кошмарные жёлтые блокноты и дурацкие карандаши когда-нибудь использовались хоть капельку лучше.

— Кто-то напрашивается, чтобы его разложили у меня на коленях и…

— Пожалуйста. В любое удобное для вас время.

Они закончили разговор — уже не такой шутливый — через минуту, и эта минута оказалась вовсе не лёгкой. Последние слова Дженни были: «Я ещё не готова. Ты мне всё ещё очень нужен». Это была не мольба; просто какая-то часть её существа — скорее всего та, что была в ней от шотландских предков, — не поддразнивала, не протестовала, но трезвым взглядом, словно врач-клиницист, оценивала, что она — Дженни — способна сделать, а что — нет.

Дэн подошёл к окну; стоял, вглядываясь в лондонскую ночь. Какое-то движение на улице, пятью этажами ниже, привлекло его внимание. Там, на противоположной стороне, располагался ряд магазинчиков, и, по всей видимости, в ту ночь оттуда должны были вывозить мусор. У дверей магазинов, на тротуаре, были выставлены мусорные баки, картонные коробки, свалены чёрные пластиковые мешки. Ночной бродяга, склонясь над одной из куч, спокойно копался в коробке, привередливо, со знанием дела, почти как человек, выбирающий покупку на аукционной распродаже. Рядом с ним стояла древняя детская коляска без колпака. Дэн прошёл к письменному столу, взял из ящика бинокль и, вернувшись к окну, навёл бинокль на бродягу. Тот был в чёрной фетровой шляпе без ленты, в пальто, подвязанном верёвкой, и в резиновых сапогах. Лица было не разглядеть под полями шляпы, к тому же он отвернулся, копаясь в мусоре, но ясно было, что человек стар. Он отошёл от коробки с тремя-четырьмя проволочными плечиками для одежды в руках, осмотрел, в поисках дефектов, каждое, поворачивая в пальцах, торчащих из драных перчаток, потом положил плечики в коляску. Что-то в нём было отчасти комичное: профессионализм и удовлетворённость, благодарность, что город спит и улица вокруг пустынна; казалось, он просто осуществляет свой регулярный еженедельный обход этих магазинов; что-то отчасти викторианское, анахронистичное, почти вне — или всевременное. Он был и очень реальным, и в то же время, в свете уличных фонарей, на пустой сцене этой ночи, очень театральным. Опять Беккет — «в ожидании Годо».188