Дэниел Мартин

Наблюдая за бродягой, Дэн испытывал к нему странную симпатию, чуть ли не потребность спуститься и поговорить с ним, всего несколько мгновений играть роль современного Мэйхью189; выяснить, как живёт этот старик, что чувствует, как философствует… может, даже позвать его выпить кофе. Он понимал — им движет не истинная благотворительность или любознательность, но стремление вновь обрести чувство реальности в этот день, заставивший самого Дэна стать как бы вне реальности: этот день был исполнен такого количества вежливой лжи, искусственных улыбок и натянутых любезностей, мещанских условностей, определяющих поведение человека из среднего класса. Весь этот день он чувствовал себя как бы запертым внутри крепко сшитого романа о среднем классе: этаким приглаженным жуликом-адвокатом, представителем истеблишмента из книг Ч. П. Сноу,190 а вовсе не одиноким волком. Вниз, на улицу, сейчас влекла его реальность одиночества, и на какой-то миг Дэн позавидовал этому одиночеству — так заводная канарейка в стиле рококо могла бы позавидовать реальной птице, поющей в роще за окном той комнаты, где сама она молча и бессильно ждёт, чтобы её завели.

И хотя он только что слышал голос Дженни, хотя знал, что в нескольких ярдах от него спит Каро, несмотря на все происшедшие в этот день примирения и свою вплетенность — в самых разных формах — в сложную канву (а порой и паутину) размышлений и переживаний всех этих женщин, Дэна мучило необъяснимое чувство, что он то ли прячется от чего-то, то ли ему не удаётся чего-то разглядеть; чувство незавершённости не столько из-за тривиальной полярности между истинной нищетой и привилегированностью комфорта, так чётко представшей сейчас перед его глазами, чем из-за того, что проглядывало сквозь эту полярность, виделось за нею… что увидел Беккет и выразил через столь многозначный символизм и «отъявленный романтический пессимизм»: одиночество человека — несокрушимая основа человеческого существования. Я есть то, что я есть. То, что существует, — существует. Дэну представилось, что там, внизу, в этой расплывчатой тёмной фигуре — его утерянное реальное «я»: нечто живущее на грани существования, на тёмной ночной улице его души; не внемлющее ни разговорам, ни зову, вечно отдельное, отстранённое.

Но, вглядываясь в ночную улицу, он снова попал в театр. Неожиданно возникла ещё одна фигура: кто-то переходил на другую сторону улицы прямо из-под окна, у которого стоял Дэн. Полисмен. Он направлялся туда, где так усердно трудился бродяга. Старик выпрямился и повернулся к полицейскому. Констебль в шлеме всё приближался. Вот он подошёл, заглянул в коляску, заговорил с бродягой. Дэн с интересом и тревогой наблюдал за происходящим, ожидая, что вот-вот появится новый Бамбл.191 Бродяга говорил много, видимо, отвечая на расспросы. Он вытащил из коляски какой-то свёрток, чтобы полицейский мог видеть, что там, под ним, и они явно принялись обсуждать увиденное. Старик даже приподнял этот предмет из коляски, так что и Дэн разглядел: старые стенные часы, отвергнутое время.

Тут Дэн заметил, что рука полисмена протянулась к грудному карману, и на самом деле захотел выступить в роли deus ex machina,192 открыть окно и возмущённо крикнуть, что это абсурд — заносить в чёрный список ни в чём не повинного старика. Но полисмен достал из кармана вовсе не записную книжку, а всего лишь пачку сигарет, которую и протянул старому бродяге; тот вытянул одну сигарету, благодарно кивнув, аккуратно убрал пачку в карман пальто и приложил руку к полям чёрной шляпы. Полисмен ушёл.

И нашему герою, застывшему у окна наверху, не остаётся ничего иного, как улыбнуться про себя: этакий незадачливый бог-творец, увидевший, что изъян в его творении исправлен силой, которую сам он забыл учредить.

Второй вклад