Дэниел Мартин

— Я иду спать.

Встаёт, идёт через комнату к двери в спальню, но у самой двери останавливается и оборачивается к нему.

— Пожалуйста, отметь для себя, что я принципиально стараюсь не хлопать дверью.

Войдя в спальню, она с нарочитой старательностью оставляет дверь полуоткрытой. И снова поднимает на него взгляд:

— Ну как? Порядок, старина? — И исчезает.

Несколько секунд он сидит молча, допивает виски. Потом идёт к стулу, где лежит пиджак, и достаёт из кармана записную книжку. Листает, направляясь назад, к телефону. Набирает номер и, ожидая ответа, смотрит в сторону полуоткрытой двери в спальню: как пресловутая калитка в стене, как сама реальность, как двусмысленная фикция возвращения прошлого, она словно застыла в вечной нерешительности: приглашая и запрещая, прощая и обвиняя… и всегда — в ожидании кого-то, кто наконец догадается, как надо.

После

Полицейский автомобиль довёз их до Норт-Оксфорд-стрит, где Дэн снимал меблирашку. Небо совсем затянуло, накрапывал дождь. Они быстро шагали меж двух рядов солидных, в викторианском стиле, домов, таких чопорных, таких уравновешенно-банальных, что трудно было поверить в их реальность. Ветер срывал с деревьев листья. Словно вдруг пришла осень, сумрачная, преждевременная, злая. Не было сказано ни слова, пока они не оказались у Дэна в комнате.

Его однокомнатная квартирка была лучшей в доме: в глубине второго этажа, окнами в сад; но не меньшим достоинством здесь была и хозяйка, заядлая марксистка, ухитрившаяся как-то получить разрешение сдавать жильё студентам. Она практически не ограничивала свободу своих жильцов, что для того времени было совершенно необычно. Можно было примириться с нерегулярной и невкусной кормёжкой и коммунистическими брошюрками ради возможности распоряжаться самим собой и своим жильём как собственной душе угодно. А жильё Дэна свидетельствовало о довольно передовых — для пятидесятых годов — вкусах его обитателя. Кроме государственной стипендии, у него были собственные небольшие средства, а до повального увлечения «Art Nouveau»40 оставалось ещё лет двадцать. В мелочных лавках и у старьёвщиков можно было за один-два шиллинга приобрести самые разные образчики этого стиля.

К каким выводам можно было бы сегодня прийти, рассматривая фотографии этой комнаты? Интерес к театру: на стене коллекция открыток с портретами звёзд мюзик-холла и оперетты периода до 1914 года (она хранится где-то и до сих пор и даже изредка пополняется); игрушечный театр, чуть напоказ выставленный на маленьком столике у окна, выходящего в сад; над камином — этюд декораций Гордона Крейга41 (подлинник), тогдашний предмет его гордости, позднее по глупости подаренный им женщине, из-за которой его жена подала на развод; афишка спектакля в рамке, с его собственной фамилией (предыдущей зимой он был одним из авторов либретто музыкального ревю); маски — целый набор — от представления «Антигоны» Ануя42 (вряд ли имеющие отношение к искусству fin de siecle43 и рождающие мысль о подозрительном эклектизме обитателя комнаты).

Интересы научные: шкаф с английской художественной литературой и — на стене — карикатура: профессора Толкиена44 попирает ногами русский стахановец со знаменем в руках, испещрённым какими-то буквами; при ближайшем рассмотрении стахановец оказывался оксфордским студентом-старшекурсником, а рунические письмена на знамени гласили «Долой англосакса!». (Этой карикатуре цены нет с тех пор, как увидел свет «Властелин колец»; к сожалению, она была предана огню всего три недели спустя с момента описываемых событий, точнее говоря, в последний день выпускных экзаменов, заодно с набившим оскомину «Беовульфом»45 и целым рядом других печатных орудий пытки; акт сожжения был страшной местью за степень магистра с отличием, но — третьего класса, о чём его неоднократно предупреждали и что он, вполне заслуженно, и получил.)