Дэниел Мартин

«Современному буржуазному писателю придётся выбирать между двумя методами, между Францем Кафкой и Томасом Манном. При этом писателю вовсе нет необходимости отказываться от привычного ему буржуазного образа жизни, чтобы сделать выбор между социальным здравомыслием и болезненным воображением, отдав предпочтение великим прогрессивным традициям реалистической литературы, а не формалистическим экспериментам. (Разумеется, многие писатели выберут социализм как путь решения собственных проблем. Я лишь хочу здесь подчеркнуть, что это не единственно возможный выбор для современного писателя.) Личный выбор очень важен. Сегодня он определяется тем, принимает писатель angst375 или отвергает его? Возводит ли его в абсолют или стремится преодолеть? Рассматривает ли его как одну из человеческих реакций или считает определяющим фактором condition humaine376? Вне всякого сомнения, эти вопросы в первую очередь относятся не к литературе, а к поведению человека, к опыту его жизни в целом. Главный вопрос заключается в том, бежит ли человек от современной ему жизни в мир абстракций — так происходит, когда в человеческом сознании поселяется angst, — или лицом к лицу встречает эту жизнь, готовый бороться со злом и отстаивать то доброе, что она с собою несёт. От первого решения зависит и второе: что человек — только ли бессильная жертва непостижимых трансцендентных сил или же член человеческого сообщества, в улучшении и преобразовании которого он может принимать хотя бы малое участие?»

Дэн тотчас же перечитал отрывок и сделал пометку карандашом. И всё-таки, всё-таки с политической точки зрения он не был убеждён в правоте сказанного: он оставался на стороне Брехта в яростной схватке, что произошла между двумя этими людьми в тридцатые годы; правда, он в своё время был совершенно потрясён блестящим эссе Брехта о Вальтере Скотте, пусть даже причиной тому был неудачный сценарий, когда-то написанный для предполагаемой постановки фильма «Айвенго»: он сразу же понял тогда, какую важную роль играет для него самого мастерски изложенный новый взгляд на достоинства и недостатки Скотта, на очаровательную недалёкость его аристократических персонажей.

Короче говоря, Дэн обнаружил, что подпадает под влияние великого венгерского литературоведа или по меньшей мере под очарование гуманистической, в духе Эразма,377 направленности его взглядов, того же течения, что проходит сквозь всю историю Западного мира, как Нил сквозь Африку. Как обычно, это произошло с ним главным образом потому, что он увидел во взглядах Лукача нечто такое, что мог абстрагировать при помощи аналогий, деполитизировать и применить к собственному жизненному опыту… несколько позже он понял, что поступает фактически почти так же, как сам Лукач, ни за что не желавший судить о Томасе Манне, подобно Брехту, как о «типично буржуазном приспособленце, создающем пустые, бесполезные, надуманные книги». Дэна привлекала эмоциональная попытка увидеть жизнь в целом, как её суть, так и отдельные феномены, привлекала сила, ход мысли, серьёзность. В каком-то смысле книга была лекарством, которое порой было вовсе не по вкусу добившемуся успеха буржуа, угнездившемуся в душе Дэна. И всё же эта книга неожиданно произвела на Дэна глубочайшее впечатление: он чувствовал, что его взгляд на мир и на себя самого как на писателя ширится и преобразуется.