Дэниел Мартин

— Да. Благодарю вас. Это слово лучше подходит. Вдруг словно перерыв наступает, и кажется, что времени не существует. Ты — не тот древний художник, но и не тот, кто есть, не сегодняшний археолог. Если ты и существуешь, то скорее как эта живопись на стене; извините меня, я говорю метафорически, мне не хватает слов, чтобы выразить это точнее. Ты существуешь как-то вне времени. В реальности большего масштаба, помимо иллюзии, которую мы называем временем. Там, где всегда существовал. Не существует прошлого или будущего. Знание истории, хронологии представляется такой же ширмой, как та, о которой я только что вам говорил. — Он опять им улыбнулся. — Это ничего общего не имеет с мистицизмом. Это почти физическое ощущение, что-то скрытое в самой природе вещей. Я как-то пережил то же самое, и тоже после долгих часов работы над трудным папирусом. Я сам стал папирусом, я очутился вне времени. Но это вовсе не помогло мне расшифровать папирус. Так что я был папирусом совсем не в этом смысле. Вот так. А может быть, я был — река. За несколько мгновений — чего только не произойдёт в реке. В реке меж берегами. — Несколько секунд он ничего не говорил, потом коротко взглянул на Джейн и Дэна. — Боюсь, этого они никогда не поймут. Про реку меж берегами.

Джейн тихо спросила:

— Кто это — они, профессор?

Он снова посмотрел на неё так, будто она опять взялась его поддразнивать.

— Думаю, и вы, и мистер Мартин знаете это, мадам. — Он помолчал, в его голубых глазах зажёгся иронический, почти заговорщический огонёк. — На нашей планете — множество языков. Множество границ. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, только две нации.

В наступившей тишине они услышали неумолкающий, но не такой громкий здесь, грохот барабанов, доносящийся из большого салона, и поняли, что старик не имел в виду Восток и Запад, и менее всего — свою Германию и их Англию.

Остров Китченера

Постоянное движение судна, преходящесть пейзажей — всё это могло бы превратить путешествие в восхитительно праздный, ленивый отдых, однако непонятно почему, оно порождало в душе Дэна подспудное метафизическое напряжение. Хорошо было герру профессору рассуждать о том, что время лишь иллюзия, но оно не только постоянно напоминало о своём присутствии, но и каким-то образом искажалось, пока длилось это плавание на юг. Время было удивительно коротким: не успело путешествие начаться, как уже приближалось к концу; здесь пахло каким-то жульничеством, будто время передёрнуло карту.

Беспокойство ещё усиливалось ощущением, что в его душевном равновесии, в его жизни намечаются какие-то сдвиги; какие именно, он пока не мог осознать. Но всё яснее и яснее он понимал, что сдвиги эти — результат некой незавершённости, которая, в свою очередь, была результатом предопределённости. Это ощущение крылось где-то в глубине, оно не было связано с возобновлением его знакомства с Нилом, с влиянием встреч и событий, происходивших во время путешествия. Дэн по-прежнему держался того убеждения — того грана истины, — что свобода, особенно свобода познавать себя, есть движущая сила человеческой эволюции; чем бы ни приходилось жертвовать, нельзя жертвовать сложностью чувств и восприятий, как и способностью их выразить, поскольку именно в этой сфере и начинаются изменения (так сказать, приоткрывается щель в двери), что и порождает — в социальном смысле — магию мутаций спирали ДНК.392 Всё время, пока они беседовали со старым профессором, он исподтишка наблюдал за выражением лица Джейн, пытаясь угадать, замечает ли она, что старик, хоть и не так явно, льёт воду на его, Дэна, мельницу. Но когда профессор ушёл, вскоре после того, как вавилонское столпотворение неожиданно быстро, но трогательно распалось на два разноязыких племени, Дэн не стал ставить точки над i. Они говорили о старом профессоре, но не о том, что он им рассказывал, а о том, мог ли он решиться вот так говорить со своими соотечественниками, путешествовавшими на том же судне. Дэн почувствовал, что, хотя Джейн и одобряла гуманность герра Кирнбергера, ему не удалось её убедить. Всё это слишком походило на квиетизм. Западное общество — непослушный ребёнок, и без розги левых убеждений тут не обойтись.