Дэниел Мартин

Она пожелала арабам спокойной ночи. Дэн прощальным жестом поднял руку, и они вышли в коридор. У закрытой двери своего номера Джейн остановилась, понурив голову, будто знала — что она теперь ни скажет, не сможет его удовлетворить.

— Ну хотя бы позволь мне самому выключить эту чёртову штуку.

Она замешкалась, потом молча кивнула головой и открыла дверь. В лицо им ударил чад. Дэн задержал дыхание и, присев у древней печки, повернул краник на подающей керосин трубке. Она текла и была вся мокрая. Потом повернул забитое сажей колёсико — пламя вспыхнуло на миг, фыркнуло, чад поднялся столбом. Дэн поморщился.

— Давай я попрошу открыть другой номер.

Джейн молча смотрела в пол, засунув руки глубоко в карманы пальто. Он подошёл и встал перед ней.

— Джейн?

Очень медленно она высвободила руки в перчатках из карманов и нерешительно протянула их ему. Её голова в зелёном платке, который она не успела снять, была низко опущена, будто Джейн всё ещё собиралась с ним спорить. Он взял её руки в свои. Она сказала еле слышно:

— Это ничего не изменит.

— И всё же?

— Мне так холодно, Дэн.

Он улыбнулся — её слова прозвучали чуть ли не оскорбительно, словно эта её уступка зависела всего лишь от температуры и он ничем другим не мог ей помочь.

— Всё тепло этой бесплодной земли — твоё.

Она стояла неподвижно, словно и вправду замороженная; но вот её руки в перчатках сжали его пальцы:

— Я приду… через минуту.

Он наклонился, поцеловал её укутанную платком голову, сжал в ответ её затянутые в кожу пальцы, вышел из комнаты и отправился в ванную. Когда он шёл назад по коридору, дверь её номера была закрыта. Его номер тоже пропах керосином, но не так сильно; зато в комнате теперь было тепло. Дэн присел было — выключить печку, но передумал, разделся и забрался в холодную постель. Простыни были грубыми на ощупь, неглажеными и явно сырыми. На потолке от голубого пламени печки играли, словно фосфоресцируя, блики. Он услышал, как Джейн прошла по коридору в ванную, потом вернулась к себе. Дверь её комнаты захлопнулась, и наступила тишина. Он думал о Дженни, о предательстве; о мостах, о пропастях, о бесплодных землях. Тишина была слишком долгой. Уже пять минут прошло с тех пор, как она вернулась к себе, гораздо больше времени, чем могло понадобиться, чтобы раздеться; значит, она противится всеми силами души. Он боялся, что она вообще передумает. Представил, как она сидит на краешке кровати, полностью одетая, не в силах пошевелиться.

Подожду ещё минуту, решил он, и принялся считать; но тут её дверь тихо отворилась и так же тихо закрылась. Джейн вошла. Дэн приподнялся на локте и в первый момент испугался, что она пришла сказать «нет» — на ней было пальто; но вот она повернулась — закрыть дверь, и он понял, что пальто она надела вместо халата. Джейн быстро подошла к кровати и одним движением сбросила пальто прямо на стул, где уже лежала его одежда. Миг — и она скользнула под приподнятое им одеяло. Уткнулась лицом ему в шею, как только он привлёк её к себе, и вдруг это первое соприкосновение их обнажённых тел, эта склонённая голова сказали ему гораздо яснее, хотя он и так это знал, что ему доступно, а не просто уступлено это тело: исчезло время, потерянные годы, её замужество, материнство, исчезло всё, кроме юного тела той девушки, какой она когда-то была. Острое до боли воспоминание, новое переживание того, как это было когда-то, в тот единственный раз, до всех многочисленных раздеваний, до всех других постелей, притупивших это воспоминание… падение из интеллектуального и общего в физическое и интимное… поразительная простота, восхитительный шок, удивление, что человека вообще может интересовать какое-то иное знание, какие-то иные отношения. Они лежали вот так, обнявшись, минуту или две, потом он поцеловал её. Она ответила, но он почувствовал если и не физическую застенчивость, то не преодолённую ещё сдержанность. Дэн чуть ослабил объятие, и они лежали так, нос к носу, словно дети.

— Что тебя так задержало?

— Когда я была католичкой, мы называли это молитвой.

Но её глаза и губы улыбались, и он чувствовал аромат духов — признак более мирской тщеты.

— О нас обоих?

— Больше всего о тебе.

Он погладил её бок под одеялом.

— У тебя кожа замечательная. Ты совсем не изменилась.

— Ты не можешь помнить.

— Ещё как могу. — Он отыскал её руку, пальцы их переплелись. — А ты — нет?

— Не физически.

— Эмоционально?

Она долгим взглядом посмотрела ему в глаза.

— А ты помнишь ту ночь в Тарквинии? Купались ночью, а потом спали вчетвером в одной комнате?

— Очень чётко помню.

Она опустила глаза.

— Вот тогда я это помнила.

— Расскажи.

— Тогда я поняла, что всё ещё люблю тебя. — Глаз она не поднимала. — Собиралась сказать об этом Энтони, когда мы вернулись в Англию. Не смогла. Хотела исповедаться. Но и этого не смогла сделать. Не могла решить, что больший грех: что я всё ещё люблю тебя или — что считаю это грехом.