Дэниел Мартин

Мы поспорили, но она была тверда, и я понял, что Кентиш-Таун для неё что-то вроде символа: поселяясь там, она отвергает не только отца. Ещё я вспомнил, что это по дороге к Масвелл-Хиллу. Квартира, похоже, освобождалась через пару недель. Мебель там была, но Каро собиралась «одолжить» у меня стол и пару-тройку других вещей. Возможно, она просто хотела дать мне почувствовать, что я ещё хоть как-то нужен ей. И воцарилась тишина: так мало мы могли сказать друг другу, и так много надо было сказать. Она поднялась… И взяла последний барьер: подошла, встала передо мной, неловко наклонилась и поцеловала меня в щёку. Позволила мне обнять её и на миг прижать к себе. Повернулась и вышла из комнаты.

Стоп. Выключить камеру.

Вперёд — в прошлое

Шестью часами позже: десять часов утра, пронизывающий холод лондонской зимы; промозглый туман за окном, окутавший всё вокруг; мне всё-таки удалось поспать, хоть и далеко не достаточно, к тому времени как в дверь постучала Каро. Лёжа в постели, я переживал следующую стадию дезориентации, порождённой долгим отсутствием: я никуда не уезжал из Лондона, Калифорния мне просто приснилась. Наверное, мне и правда снились тяжёлые, тревожные сны, но я ничего не мог вспомнить, может быть, потому, что реальные тревоги нахлынули сразу же, вместе с серым утренним светом: ночной разговор с Каро, грядущий мучительный день в Оксфорде; надо позвонить Дженни, потом Дэвиду Малевичу, разобрать всю накопившуюся почту, связаться с банком, договориться с дантистом… Реальность… Избыток реальности.

Каро очень мне помогла. Устроила настоящий пир — накормила меня истинно английским завтраком, не какой-нибудь европейской чепухой; бросила искоса осторожный взгляд от электроплиты. Сказала, что хотела бы загладить то, что случилось ночью, так что примирение прошло без сучка без задоринки. Она более подробно рассказала о квартире, присев напротив, пока я насыщался, а я заставил себя воспринимать всё это как нечто совершенно естественное: ведь ей хочется строить свою собственную жизнь, жить как все её сверстницы. О Барни мы ни словом не обмолвились. Я принялся расспрашивать её о Джейн и Энтони. За последние два года мне удалось добиться, чтобы она говорила о Комптоне и его обитателях если не так уж откровенно, то во всяком случае без излишних эмоций; однако это не относилось к её оксфордским родственникам. Я кое-что знал о трёх детях Энтони и Джейн, но совершенно не представлял себе, какими стали теперь они сами. Хотя Каро мельком упомянула о том, что Энтони иногда приводит её в замешательство: он так сух, что порой не разберёшь, шутит он или говорит серьёзно; я чувствовал, как нежно она привязана к ним обоим. Они относятся к ней как к собственной дочери, она всегда это чувствует. Кажется, тётя Джейн уже «слезла со своего католического конька», но это «такая вещь», которую вслух не обсуждают. «Тётя Джейн ужасно активная, у неё там комитеты и комиссии и всякое такое, гораздо практичнее, чем мама, а готовит как — пальчики оближешь, тебе бы у них понравилось. Дядя Энтони всё ещё с ума сходит по своим орхидеям, отыскал какую-то редкость в Комптоне, года два-три назад, не помню, как называется».

Пока она вот так болтала, я составил себе впечатление, что Джейн изменилась гораздо больше, чем Энтони. Мне помнилось, что как хозяйка она отличалась скорее небрежным отношением к готовке, а с солидными комитетами и комиссиями, и тем более с левыми убеждениями, я её связать вообще никак не мог. Эту последнюю деталь я почерпнул из обронённого дочерью замечания, что Эндрю иногда в разговоре с Каро называл Джейн «твоя красная тётушка»… впрочем, несомненно, что даже самый слабый розоватый оттенок показался бы Эндрю ярко-красным. В конце концов, я нарисовал себе энергичную, волевую, прекрасно владеющую собой женщину, что в глазах Каро должно было выгодно отличать тётку от невыдержанной и порой слишком властной матери.

Каро отправилась на работу чуть позже одиннадцати, снабдив меня записками для оксфордских родственников. Я обещал позвонить вечером и сказал, что, как только вернусь, мы с ней проведём вместе целый вечер. Мы поцеловались. Потом я стоял у окна и ждал, когда она выйдет. Тоненькая фигурка пересекла утонувшую в тумане улицу и направилась к станции метро. Потом Каро обернулась и помахала мне рукой; я помахал в ответ.