Дэниэл молчит

Меня накрыл новый шквал неудержимых слез. Мы его переждали, Джейкоб и я. От рыданий болела грудная клетка, а на щеке лопнули мелкие сосуды. Я в зеркале увидела, когда ходила в туалет: уродливая дорожка из красноватых точек. Кто бы знал, что можно до такого дорыдаться?

— А что вы обо мне думаете теперь, когда знаете о Дэниэле?

— Вы скорбите. Вы переживаете тяжелую утрату.

— Но Дэниэл жив! — Я повторила слова Виины.

— И все же прежнего мальчика, каким вы его себе представляли, больше нет.

— И после этого вы зоветесь психоаналитиком?!

Я взвыла в голос, не помня себя, схватила с ковра кирпичики конструктора, чашку из-под кофе и швырнула через всю комнату. Чашка попала в каминную решетку и разлетелась вдребезги. Да как она посмела! В бешенстве я метнула туда же книгу, коробку фломастеров, очки. Поскольку очки остались целыми, я прекратила погром, замерла и перестала дышать. Сознательно. Уткнувшись лбом в колени, я не позволила себе ни единого глотка воздуха. Я тонула. И утонула бы, если бы не Джейкоб.

— Послушайте, Мелани… — начал он.

Много позже, все еще на полу, едва ли не касаясь щекой дурацких бананов, я прошептала:

— Что будет, если Дэниэл умрет? Что будет, Джейкоб?

Я повторяла вопрос снова и снова, на одном дыхании, без пауз. Просто дикость какая-то.

— Он не умрет. Он будет жить, и вы тоже, Мелани.

— А я хочу умереть! Но я не могу умереть. Потому что если я умру — кто ему поможет? Джейкоб, пожалуйста, выслушайте. Прошу, не уходите, не смотрите на часы…

— Я не смотрел на часы.

— Все равно. На всякий случай… вдруг захотите посмотреть… не смотрите! На часы, я имею в виду. Джейкоб, мне надо вам все объяснить. Когда рождается ребенок, у тебя возникает убежденность, что если ты умрешь, сердце малыша будет навсегда разбито. Ведь он еще совсем кроха, который и часа не может без тебя прожить, да и кто ему поможет, как не ты, если он, не дай бог, упадет. Правда, все мы так думаем?

Джейкоб кивнул, хотя вряд ли у него мелькала мысль о собственной смерти, когда его дети были маленькими. А когда дети выросли, и подавно. И вообще, по-моему, кроме меня, никто не думает о смерти. А мне довелось с ней столкнуться. Мама умирала по частям — врачи кромсали ее на куски. Мой возлюбленный, мой лучший друг однажды утром вылетел из седла на бетон массачусетского шоссе на скорости шестьдесят миль в час, потому что кто-то в джипе не потрудился повернуть голову.

— Словом, ты знаешь, — продолжала я, — что если умрешь, то искалечишь ему жизнь. И ты цепляешься за каждую крупицу здоровья, изо всех сил стараешься дожить до конца дня. А назавтра все повторяется. Пусть даже подсознательно, но ты избегаешь ненужного риска. Страхового полиса мало. Сбережения тоже ничего не решают. Ребенку нужна ты, потому что ты знаешь, как подоткнуть ему одеяло, какие он любит сказки, сколько ему почитать на ночь и куда повести в субботу. Ты его любишь, и он любит тебя. И не просто любит! Он — часть тебя, как рука или голова. Он заявляет на тебя права, он считает, что ты принадлежишь ему, как его собственное тело. Но смерти не избежать, и ты утешаешься тем, что однажды он вырастет. Он станет взрослым, будет водить машину, заниматься любовью с женой, проводить время с друзьями, собирать книги, ходить на футбол. Ты точно знаешь, что он не останется на всю жизнь тем несчастным, страдающим, одиноким ребенком, которому сказали, что мама больше никогда не вернется. А теперь, Джейкоб, я расскажу, что будет с Дэниэлом, с моим малышом, который не повзрослеет, потому что он аутист. Когда я умру, то оставлю в этом мире такого же малыша. Он не будет водить машину, обнимать в постели жену, он вообще не станет мужчиной в мире взрослых людей. Он останется все тем же крохой, не способным понять, почему мамы больше нет рядом. Что с ней случилось? Кто ее забрал? В моем случае, Джейкоб, малая вероятность оставить ребенка с разбитым сердцем превратилась в неизбежный факт. Потому что я не бессмертна.

На большее меня не хватило. Конец. Но Джейкоб простился со мной только через час.

Глава седьмая

Впервые имя Бруно Беттельхайма я услышала в университете, на занятиях по социологии. Нам велели изучить его статью о том, как некоторые заключенные нацистских концлагерей копировали своих же палачей, создавая некую побочную власть евреев над евреями. Беттельхайм не поленился подробно описать, как многие заключенные жаждали добыть хоть кусочек нацистской формы, а некоторые будто бы даже издевались над своими же товарищами по несчастью и отпускали в их адрес антисемитские оскорбления.

— Не поверю, — сказал Маркус.

Он сидел на краю моей постели в одних боксерах, дожидаясь, когда крем с алоэ вера притушит пожар кожи, — обгорел, пока мчал ко мне на мотоцикле без рубашки. Помню, Маркус все кривился, изучая опус Беттельхайма, — то ли обожженные плечи горели, то ли он считал, что автор сильно преувеличил якобы виденное собственными глазами в концлагере.

— Вранье, — сказал Маркус, в очередной раз мотнув головой.