Дэниэл молчит

— В четыре года? Ничего подобного.

— Они играют с другими детьми.

— Эмили тоже играет с другими детьми.

Я не сказала мужу, что прошлым вечером наша дочь треснула мальчика по голове за то, что тот подгонял ее, пока она карабкалась по лестнице на горку. Она еще и на руку ему наступила, — правда, вопрос, намеренно или случайно, остался открытым. Няньки пострадавшего ребенка в поле зрения не оказалось, и мне пришлось, оставив Дэниэла одного на качелях, в поисках няни таскать малыша на руках по всей площадке и вытирать ему сопли. Вернувшись, я столкнулась с очередной трагедией: мальчик постарше слишком сильно раскачал Дэниэла, а тот заходился в горестном крике. Отличный повод проглотить таблетку-другую, но тогда я их не принимала.

Обхватив обеими ладонями мою голову, Стивен массировал мне виски, сжимал мочки ушей, легонько тер лоб вдоль кромки волос.

— Что тебя так достало?

— Да твои треклятые таблетки, что ж еще! Черт! Глотать их — и работать? Не представляю, как вашим сотрудникам это удается.

— Извини, — хохотнул Стивен. — Глупость сделал.

— Боже, как я волнуюсь за детей.

— Тебе бы нормальную помощницу найти вместо этой… как ее… никчемной уборщицы.

— Ее зовут Виина. И она не никчемная. Она моя подруга.

Виина — без пяти минут доктор философии. У нее блестящий ум, общаться с ней — одно удовольствие, а вот уборка и впрямь не ее стихия.

— Хм. Помнится, в последний свой приход она отдраила плинтусы так, что хоть ешь с них, зато к горе посуды в раковине не притронулась.

— Угу… Виина не выносит пыли.

Откровенно говоря, у Виины пунктик насчет пыли. Она без устали трет мокрой тряпкой верхние края дверей и задние стенки выдвижных ящиков. У нее есть специальная щетка для батарей отопления, за которую, по словам Виины, ей положен патент, поскольку это ее собственное изобретение. «Какая прорва у вас здесь пыли», — частенько повторяет она. Если ей удается довести рамы картин до стерильности, то, бывает, она даже берется за пылесос. «Лучше бы кафельный пол сделали и жалюзи на окна, чем покупать эти толстые ковры и шторы с оборками, которыми только пыль собирать», — как-то посетовала она. А на мое возражение — мол, индийские рестораны сплошь увешаны шторами с оборками и прочей замысловатой драпировкой — скорчила мину и заявила, что лондонская пыль «страшная гадость», а здесь никому и дела нет до грязных штор и ковров.

— А может, все-таки взять няню? — Голос Стивена так же нежен, как и руки.

— Нет. Мне нравится заниматься детьми. Это единственное, что я по-настоящему люблю.

— Тогда почему тебе так плохо? — вздохнул Стивен. — Нелепость какая-то.

Он не прав. Я читала о неадекватной, иногда даже неистовой реакции животных на появление больного детеныша. И по телевизору как-то видела жуткую сцену, разыгравшуюся при рождении у антилопы-гну малыша с дефектными сухожилиями. Колени теленка никак не разгибались, и несчастное создание билось в конвульсиях, не в силах побороть строптивые конечности. Гепарду хватило пяти минут, чтобы оценить положение и ухватиться за счастливый шанс. Мама-антилопа семенила вокруг своего увечного дитя, взбрыкивая, фыркая и угрожающе нацеливаясь рогами на гепарда, во взгляде которого явно читалось злорадное предвкушение столь легкой добычи. Антилопа попыталась боднуть врага, но тот легко увернулся и продолжил наступление. Мать прибегла к отчаянной уловке, решив отвлечь внимание хищника на себя. Она затанцевала перед самым его носом, предлагая взамен своего детеныша собственный замшевый бок. Я не выдержала:

— Выключи!

Стивен смотрел телевизор в своем любимом кресле, положив ноги на столик Эмили и поставив тарелку с ужином на колени.

— Выключить? Сейчас? Дай хоть досмотреть, что с теленком-то будет!

Схватив пульт, я нажала на кнопку, как на курок пистолета, направленного в самое сердце гепарда.

— И так понятно, что с ним будет.

Глава третья

Стивен Марш. Таково полное имя моего мужа. Его дядя Реймонд изобразил генеалогическое древо семейства Марш, корни которого уходят в далекое прошлое, к черно-белой, за годы обросшей пристройками ферме в Кенте, куда одним солнечным августовским днем привезли и меня — чтобы собственными глазами увидела истоки мощного клана, принявшего меня в свои ряды. Родовое гнездо Маршей оказалось приземистым лабиринтом из пропахших пылью комнат, очаровательным, но капризным строением с хронически протекающей соломенной крышей и очевидной нехваткой привычных удобств: древний проект не предусматривал ни гаража, ни подъездной аллеи, которую заменяла проселочная дорога через пастбище. Дом производил сильное впечатление — хотя и требовал крайней бдительности, чтобы здесь можно было жить, — буквально с первой же минуты заставив меня думать о таких штуках, как отравление свинцом или колики от воды, кишащей микробами. Мне следовало здесь что-то постичь, но что? Я терялась в догадках.

— Тебе этого не дано, — заметил Бернард, отец Стивена. — Ты же родом из страны иммигрантов.