Деникин. Единая и неделимая

По версии Врангеля, «генерал Сидорин жестоко сетовал на Ставку, не ориентировавшую командующих армиями, совершенно выпустившую из рук управление и, видимо, не желавшую отдать себе отчет в сложившемся грозном положении… Все яснее становилось, что справиться с грозным положением ставка не сумеет. Я высказал мои опасения генералу Сидорину. Последний, весьма раздраженный на Ставку, сваливал всю вину на ближайших помощников Главнокомандующего, генералов Плющевского-Плющик и Романовского».

Интересно, что, по словам Деникина, ему об этом разговоре рассказал сам Сидорин. Что бы это значило? Еще один «иудин поцелуй» барона? Накануне написать главкому то, что без слез читать нельзя, а на следующий же день договариваться о его устранении. Да и детское переваливание в мемуарах ответственности за «критику» со своей головы на сидоринскую — это вполне в духе Врангеля. В интригах барон уж точно был непревзойденным гроссмейстером.

Деникин был глубоко оскорблен, запретил странное совещание без инициативы главкома и «указал командующим на недопустимость такого образа действий». Он не сомневался, что это был заговор. С Врангелем все понятно — противник, периодически старающийся маскироваться. Покровский — его протеже. Сидорин, «открывший глаза» главкому на план «совещания», вероятнее всего, сам колебался. Для чего на всякий случай и облегчил душу.

Врангель это интерпретирует по-своему: «В тот же день, несколькими часами позже, я получил телеграмму, адресованную всем командующим армиями, где указывалось, что некоторые начальники позволяют себе предъявлять требования в недопустимой форме, грозя уходом, что подобные обращения недопустимы и Главнокомандующий требует от подчиненных беспрекословного повиновения».

«Грозя уходом» — это как раз адресовано лично ему, ибо Врангель, забросав Ставку рапортами о катастрофическом положении на фронтах, вообще отказывался командовать Добрармией, предлагая ее свернуть в корпус. «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно. Идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг… Только не монархический…»

Когда командующий так «лестно», пусть даже отчасти справедливо, отзывается о лучших частях армии и гордости Белой России, то понятно, что командовать ею всерьез он не намерен. Какой смысл возлагать надежду на человека, который не верит в то дело, которое ему поручили? К тому же Врангель сам давал благовидный предлог Деникину, чтобы убрать его подальше от фронта. Грех было не воспользоваться этим.

После переворота в Екатеринодаре кубанцы начали массовое дезертирство с фронта. Видя это, Врангель отправил кубанские части домой на переформирование с целью создать из трех корпусов кубанской конницы армию (конечно же, во главе с ним), которой по плечу будет наступать и громить превосходящую численностью красную пехоту и конницу. Тем более, что корпус Буденного к этому времени уже был реорганизован в конную армию (до 17 тысяч сабель, 28 орудий) на базе трех дивизий с приданием ему двух бригад пехоты, авиации (12 самолетов) и бронедивизиона (32 броневика).

Кубанцы обрадовались возвращению и подались в «зеленые». Они уже не верили ни Деникину, ни Врангелю, ни Покровскому. Формировать армию стало просто не из кого. Удаленный от фронта и приехавший объявлять «сполох» на Кубани и Тереке (по его расчетам, в течение 6 недель легко можно было собрать до 20 тысяч) барон застал там лишь запустение.