Деникин. Единая и неделимая

К началу января 1920 года Вооруженные силы юга насчитывали в своих рядах 81 тысячу штыков и сабель при 522 орудиях. Из них на главном театре — по Дону и Салу — было сосредоточено 54 тысячи (Донская армия — 37 тысяч. Добровольческий корпус — 19 тысяч и Кавказская армия — 7 тысяч.) и 289 орудий. Приблизительно столько же, сколько против них выставил и Кавказский фронт (Юго-Западный повернул на Крым).

Попытка переправы на открытой местности, простреливаемой артиллерийским и пулеметным огнем, стоила Конармии огромных жертв (по некоторым данным, Конармия положила за несколько дней в степи перед Батайском и утопила в Дону до трети своего личного и конного состава). Перешедшая в контратаку конница генерала Топоркова при поддержке 4-го Донского корпуса сменившего умершего Мамантова генерал-майора Александра Павлова отбросила буденновцев за Дон, нанеся им тяжелое поражение.

Буденный с ума сходил от ярости. На прямом проводе с помощником начальника военных сообщений фронта по политчасти Иваном Мироновым, выслушав претензии того по поводу 120 вагонов конников, битком набитых награбленным добром и… женщинами, без обиняков ответил: «А пошлите РВС-8 к..; также и комфронта — предателя революции и вас посылаю к… а если хотите, пристрелю».

Бушевать можно было сколько угодно, смысла не было — Деникин прочно зацепился за левый берег Дона, надеясь здесь отсидеться до весенней распутицы и набраться сил для нового похода на Москву. В него главком все еще верил.

Шорин был снят, на его место назначен Михаил Тухачевский, перебросивший остатки Конармии к Багаевской и далее на Маныч.

Ничего не удалось сделать и 8-й армии, которую от Азова до Батайска встречали в штыки «цветные» полки Кутепова. На этом участке фронт стабилизировался.

Однако тришкин кафтан начал трещать на правом фланге, где на Маныче Думенко стал теснить донцов, пытаясь зайти в тыл Сидорину. Тот собрал в кулак 6 конных дивизий и по частям разбил ударную группировку красных.

Новую дырку на кафтане обеспечил Деникину вездесущий Врангель. Посланный собирать в «сполох» кубанцев и терцев, он, как всегда, телеграфировал в Ставку в Тихорецкой, что «задача невыполнима» (с этого начиналось каждое поручаемое барону дело), а затем стал по «сполоху» собирать в Екатеринодаре сторонников для очередного заговора против главкома.

Интересно, что начал он со Шкуро, «крови» которого лишь недавно сам жаждал и о котором отзывался: «В военном отношении, как крупный начальник, он проявлял полную неподготовленность и отсутствие широких дарований, являясь лишь способным партизаном». Теперь же авторитетный у кубанцев Шкуро был барону позарез нужен для собственных «партизанских» действий, да и сам «волчатник» спал и видел себя кубанским атаманом.