Денис Бушуев

– Слышу, – не понимая в то же время, зачем бы ей мог понадобиться старик.

Когда дед Северьян вышел за село, краешек солнца выполз из-за синей полоски леса и брызнул, пронизывая небо, острыми разноцветными стрелами. Роса была такая большая, что не только бисером рассыпалась по траве и серьгами повисала на листьях кустов и деревьев, но, словно дождем, прибила пыль на дороге. Оставляя серые, четкие следы за собой, дед Северьян тихо брел по лесной дороге, прислушиваясь к щебету птиц. Он шел и вспоминал свою жизнь – бурную, бесполезную, нечистую… Думал и о смерти, и о внуке. И мысли о внуке занимали его больше всего. Видел старик в Денисе себя, второго себя. И хотелось ему вместе с Денисом прожить вторую жизнь, совсем другую, чем та, которую он прожил. Прожить такую жизнь, чтоб людям от нее было светло и радостно, чтоб не осквернить ее темными делами и грешными помыслами, чтоб умереть с душой незапятнанной и с сердцем чистым, как первая пороша.

– Господи! Помоги ему в страдной жизни… – вслух сказал он, думая о внуке, – не дай ему оступиться на тех камушках, на которых я оступился, вразуми его, Господи…

И вздохнул. И вспомнил, как он утром зашел на сеновал к Денису, где тот мирно спал на пахучем сене, посапывая носом, как разбудил его и просил пойти с ним в церковь, и как отказался Денис, заявив, что не верит он в Бога и пусть лучше дед никогда не говорит с ним об этом. Но сказал все это он не грубо, а так, как часто умел говорить, твердо и искренно…

Лес кончился. Вдали, на бугорке, показалось село Спасское и колокольня деревянной церкви. Завидя ее, дед Северьян снял картуз и перекрестился. Справа и слева от дороги раскинулись поля. Пожелтевший лен грустно клонил маленькие головки. «Пора бы теребить», – подумал старик. В воздухе густо плыл тяжелый, певучий колокольный звон.

Возле церкви было кладбище, заросшее травой, с покосившимися, сгнившими крестами, запущенное, как и большинство русских кладбищ. Дед Северьян постоял возле могилы жены, пошептал молитвы сухими губами и вместе с первыми богомольцами вошел в церковь. А минут через пять, запыхавшись и поправляя на голове черный цветистый платок, подошла к паперти и Ульяновна.

В церкви дед Северьян долго и простодушно молился за рабу Божию Манефу…

XXI

Кирилл Бушуев, отгуляв медовый месяц, стал подумывать о работе. Эта мысль вряд ли пришла бы ему на ум, если бы не намеки отца, сначала осторожные, а потом все более откровенные. Ананий Северьяныч все чаще и чаще хватался за старенькие деревянные счеты и долго стучал косточками.

– Так… Свадьбу пока в счет класть не буду… В июле я получил сто двадцать рублев… так… теперича вычеты… так, на заем – четырнадцать рублев, мука – тридцать рублев… освохим – два с полтиной… стеклы – шесть рублев, веревки – красенькая…

Ставил на колени счеты, клал на них сивую бороду, задумывался, шевеля сухими потрескавшимися губами.

– Средствов нет… Чем жить будем, робята?

За обедом подавался только жидкий крупяной суп да вареная в кожуре картошка, которую ели с луком и солью. Утром – чай с хлебом, вечером – молоко с хлебом.

– Налоги кругом, все одни налоги… А где денег взять? – рассуждал Ананий Северьяныч.

Не выдержал как-то и сказал старшему сыну:

– Ты бы, Кирюшка, стало быть с конца на конец, на работу куда-нибудь поступил, что ж так-то болтаться! Женитьба – женитьбой, а дело – делом. Жить нам больше не на что. Дениске надо в Рыбинск ехать, в училище поступать, опять одни расходы.

– Стипендию дадут. Я, папаша, на твоей шее сидеть не буду, – успокаивал его Денис.

Кирилл вскоре поступил масленщиком на маленький пассажирский пароход «Златовратский». Ему очень не хотелось уезжать от молодой жены, но делать было нечего. Утешало его только одно обстоятельство: до конца навигации оставалось месяца три – не больше.

Настя оказалась тихим, добрым человеком и хорошей работницей. С утра до вечера она чем-нибудь занималась. Вставала рано – чем свет, доила корову, выгоняла ее в стадо, носила дрова, воду, топила печь. В новой семье ее скоро все полюбили.

Денис перестал бывать у Белецких. Шиллера он отослал им через Ваську Годуна, но новые книги, присланные Николаем Ивановичем через того же посла, он взял. К предстоящим экзаменам в речном техникуме относился спустя рукава и мало готовился; не тянуло его что-то в этот техникум, а куда тянуло – никак разобраться не мог. То ему хотелось стать моряком, то летчиком, то артистом, то библиотекарем…

– Сам не знаешь, чего хочешь! – кричал на него иногда отец.

С Финочкой встречался все реже и реже – первая любовь быстро проходила. Девочка это чувствовала и не особенно огорчалась, ибо с редкими встречами уменьшилась и возможность пострадать за свои нежные чувства к Денису, – мать жестоко бы ее наказала, а Финочка знала это определенно. Кроме того, и ей самой стали надоедать скучные встречи за сараем и поцелуи. Ей гораздо больше нравилось получать от Дениса стихи и встречаться с ним дома или на улице, без поцелуев.