Денис Бушуев

Синело небо. В кустах без устали щебетали птицы, на Волге посвистывали кулички и скрипели весла. Над высокой сочной травой порхали разноцветные бабочки: желтые крушеницы, красные крапивницы, маленькие пяденицы. Из травы выглядывали янтарные головки «куриной слепоты», кокетливые колокольчики, белые звездочки ромашек. В низинке у ствола тонкой ольхи, там, где было сыро, тесно прижались друг к другу поздние ландыши. А чуть повыше, на пригорке, малиновым ковром расстелилась гвоздика. Жужжали пчелы и ровно и громко стучал длинным носом дятел на верхушке сухой березы. Густо пахло пряными цветами, свежими листьями и землей. Шел июнь, тот изумительный месяц, когда так хочеться жить…

– Что же мы дальше будем делать, Маня? – тихо спросил Бушуев, закрывая глаза.

Манефа улыбнулась и провела рукой по его белокурым волосам.

– Не знаю… и думать не хочу. Мне так хорошо с тобой!

– Что – ему лучше сегодня?

Манефа нахмурилась.

– Лучше… Скоро совсем поправится. Знаешь, мне кажется, на уме у него есть что-то… Подозревать начал.

– Это к лучшему…

– Почему? – удивилась Манефа.

– Потому, что пора ему все знать.

– Зачем? Чтоб убил обоих: и тебя и меня?

Бушуев повернулся, подпер щеку рукой и негромко спросил:

– А ты боишься смерти?

Манефа обняла его голову, прижала к груди и порывисто поцеловала в волосы.

– С тобой, Денисушка, ничего не боюсь. С тобой и умереть сладко.

Бушуев вздохнул.

– Не смерти я боюсь, Маня, не смерти… А другого, более страшного, чем смерть… Есть, Маня, суд совести. Он страшнее всех судов на свете, потому что осуждает человека не на физические муки, а на нравственные…

– Не люблю я, Денисушка, когда ты очень по-ученому говоришь. Ты ведь знаешь, что мне трудно понять… Зачем же ты так говоришь? Или проще сказать не хочешь?

Бушуеву стало стыдно. Манефа была права: все это он мог и проще высказать, тем более что он умел говорить просто, не делая никаких усилий для этого; простота была свойственна ему, как свойственно человеку все, к чему он привыкает с детства. И он искренне и горячо поцеловал Манефу в губы, чтобы скрыть смущение.

– Только знаешь что? – хитро прищурив глаза, сообщила повеселевшая Манефа. – А я ведь поняла тебя! Очень хорошо поняла все, что ты сказал. Я, может, слова эти не знаю, а что за ними – я поняла! – и как ребенок, обрадованный удачным решением арифметической задачи, она звонко рассмеялась. – Только зачем об этом говорить?.. Лучше я тебе венок из цветов сплету. Хочешь?

– Ну сплети…

Манефа быстро вскочила, зашла по пояс в траву и принялась рвать цветы. И рвала долго и неторопливо, тщательно выбирая наиболее красивые. Иногда вдруг выпрямлялась, закидывая голову и задумчиво слушала немолчный щебет птиц. И с целой охапкой вернулась к Денису и присела рядом, поглаживая поцарапанные осокой колени.

– Нет, не буду я венок плести… – грустно сообщила она.

– Что так?

– Говорят, нехорошо это… Венки больше на могилы кладут.

– Не всегда… – возразил Бушуев. – Случается, что и на голову невесты.

Манефа горько усмехнулась.

– Бывает, да только нам-то что до этого… Нет, не проси, Денисушка, не стану я венок плести.

– Ну как знаешь…

Он опять лег на спину и задумался.

– Денис!

– Что?

– Не ходи ты к этим москвичам… Чего тебе у них?..

– Почему, Маня?.. Может, ты думаешь…

– Нет, Денисушка, я верю тебе, а так просто… не наши они люди… – и, помолчав, вдруг спросила:

– Скажи, а когда ты полюбил меня?

– Не помню. Кажется, очень давно. Сначала так, по-мальчишески, а потом все сильнее и сильнее… Я тебя, видимо, всегда любил, только не осознавал этого как-то… и, видимо, всегда буду любить.

– Ой ли? – лукаво спросила она.

– Да, Маня. Чувствую, что всегда буду любить. Что-то мне подсказывает…

– Сердце?

– Не знаю. Может, и сердце…

– А не подскажет оно тебе, когда конец наступит нашей любви?

Он быстро приподнялся и сел.

– Да почему ты думаешь о конце? – с легким упреком спросил он. – Почему ты не думаешь о другом: как нам лучше устроить нашу любовь, как нам… с совестью нашей поладить?

Манефа долго молчала, потом вдруг предложила:

– Давай убежим…

– Ну вот: хвасталась, что понимаешь меня, а главного-то и не поняла… – огорченно отозвался Бушуев.

Но он ошибался. Манефа очень хорошо поняла то, о чем он говорил, но она сама не могла придумать выхода из тяжелого положения и предложила самый простой.

– Убежим… – повторил Бушуев, – никуда мы не побежим. Не хватает еще этого позора… Вот что: надо сказать ему всю правду. И пусть он решает…

– А он и решать ничего не будет. Возьмет ножик и ткнет мне под сердце… – спокойно сказала Манефа.

Бушуев взял ее руки и прижал к своим щекам.

– Стыдно так жить, Маня, как мы с тобой живем. Как воры! Ах, как это мерзко!

– Сам этого хотел… сам добивался.