Депеш Мод

И вот мы стоим среди холмов белого кирпича, деревьев почти нет, влажная земля под ногами, из-под заборов бьётся ядовитая трава, вверху из-за туч время от времени появляется солнце, и ни единого цыгана тебе вокруг. Надо же так, думаю, живут себе люди — без антенн, без передатчиков, без советской власти, даже без номеров на зданиях, интересно, как Чапай найдёт своего дилера. Но Чапай хорошо ориентируется в таких условиях, он поправляет очки, что-то там себе вынюхивает, и наконец произносит — это тут, нашёл. Мы подходим к ржавым воротам и Чапай начинает бить кулаками по ржавой набухшей поверхности, попутно рассказывая, что дилер его — Юрик — по-своему прикольный мужик, он где-то тут и родился, правда, был неблагополучным цыганом, после школы пошёл делать карьеру по партийной линии, и цыгане его прокляли, надавали по роже и выгнали с района, хоть он и сам бы оттуда свалил, поскольку ему дали хорошую квартиру в центре, он работал в Киевском, кажется, райкоме, занимался культурой, хотя, какая там культура — в Киевском-то райкоме. Как для цыгана он делал неплохие успехи и его уже собирались перетащить в обком, но тут гены у него взяли верх, и он, — произносит Чапай, — то ли что-то украл, то ли кого-то трахнул, короче, облажался, с райкома его выперли, но в партии оставили, не так у них уж и много цыган в партии было, направили по той таки партийной линии на Чапаевский завод завклубом, он там играл на баяне и вёл шахматную секцию. Когда завод стал разваливаться, Юрик держался за клуб до последнего, он уже безбожно бухал, с утра приходил в клуб, брал баян и играл что-то из Кобзона, добавляя к каждой мелодии что-то своё, цыганское. По словам Чапая, Юрик деградировал морально и физически, ссался в штаны просто на сцене клуба, спал в собственной рвоте, замотавшись в какие-то агитационные транспаранты, так длилось до тех пор, пока директор завода не забрал у него баян и не продал его на базаре, перечислив полученную, довольно мизерную, по словам Чапая, сумму в счёт внешнего заводского долга. Юрик подшился, квартиру у него ещё перед этим забрал какой-то акционерный банк, выдав ему как компенсацию левые акции, Юрик попробовал их где-то сплавить, но их, конечно, никто не брал, одно слово, жизнь сделала полный круг и Юрику не оставалось ничего другого, как вернуться в свой средневековый район, с его белым кирпичом и строгой иерархией. Хоть это и удивительно, Юрика приняли как родного, цыгане народ коммуникативный, ещё раз дали по роже и простили всё, заодно забрали его левые акции и где-то таки их продали, втюхали каким-то лохам-фермерам, хотя с Юриком деньгами не поделились, ну, это уже их дела, им виднее было. Юрик спокойно зажил в одном из кирпичных зданий за белым кирпичным забором, в центр больше не совался, даже хотел жениться, но не нашёл жены — очевидно, их средневековые законы запрещали им выходить замуж за коммунистов, хорошо,что его вообще на костре не сожгли, он понемногу включился жизнь общины, сначала торговал жвачками в киоске, потом пошёл вверх и начал торговать водярой в магазине, потом — по восходящей — перешёл на драп, и уже просто сидел дома, кому надо — продавал целебное зелье, кому не надо — того посылал нахуй и стрелял из берданки из-за кирпичного забора, подняв мост и затопив рвы водой, Чапая он помнил ещё по работе в клубе, Чапай был постоянным клиентом, хотя он нам чего-то явно не договаривал, по крайней мере мне так показалось, вот.

15.15