Депортация из Рая

– Да, верно. После академии помыкался – работы нет, а где есть – ничего не платят. Идти вольным художником на Арбатскую панель – так там та ещё мафия, чужих, да ещё с академическим образованием не пустят. Устроился в центральные реставрационные мастерские, имени Грабаря. Зарплата не ахти, но жить было можно.

– Дюдя, так мы с тобой коллеги, я тоже по части реставрации! А в Питере какими судьбами?

– В Москве пришлось всё бросить, из-за того, что тётушка заболела. Обширный инсульт, год за ней ухаживал, месяц назад похоронил. Зато работу нашёл почти по специальности, спасибо Пахомычу, он мой сосед по подъезду: хороший он мужик, когда трезв. Раньше трудился инженером на Адмиралтейской верфи, уволили, жена ушла, – Дюдя разлил остатки кофе по кружкам. – Две радости: клуб – в трёх шагах от дома, а рабочий процесс тот же – холст, краски. Старое смываю, поверх пишу новое.

– Могу тебя утешить – мои дела не лучше, великая карьера живописца у меня тоже не задалась, – Влад отпил кофе из керамической кружки и запихал в рот раскрошившееся печенье. –Ты сколько времени в реставрационных мастерских у Грабаря трудился?

– Почти шесть лет. Специализация по ранней западноевропейской живописи.

Влад задумчиво выждал паузу.

– А ведь я могу попробовать тебя пристроить.

– И куда-же?

– В реставрационную мастерскую при музее Изящных Искусств, я поговорю с шефом. У нас вакансия свободна, уволилась одна юная особа, сейчас служит в израильской армии, – Влад допил кофе и встал из-за стола. – Давай сделаем так. Я сбегаю за чем-нибудь покрепче кофе, а ты запишешь мне свои координаты. Если дело выгорит, я позвоню. Ты как?

Всё дальнейшее случилось само собой: телефонный звонок через пару дней лишил кинотеатр Клуба работников торговли имени Первой Пятилетки превосходного художника, однако, если не забегать по времени так далеко, а переместиться всего на пару часов, то обоих приятелей можно было предсказуемо обнаружить за столиком, что размещался в цокольном этаже дома по улице Глинки. Судя по воздуховодам, распивочная находилась в бывшем бомбоубежище, не до конца переделанным в бар, где, как и принято в подобного рода заведениях, одновременно работал телевизор, у которого убрали звук, а из динамиков стереосистемы ритмично бухало то, что почему-то считалось музыкой. Приятели попытались угол потише – такого не оказалось.

– Ещё по кофе?

– И с коньяком. Его можно побольше.

Столик в углу оказался наполовину занят двумя гражданами Финляндии, отбившиеся от остальной группы алкогольного тура по Северной столице – литровая бутылка Смирновской была на треть пуста.

– Tovarisch! Drink! – финский язык оказался прост и понятен, а его носители – людьми не жадными и компанейскими: бездельник, кто с нами не пьёт! В ожидании заказа Влад занялся изучением репродукции голландского натюрморта в рамке, что висела не неоштукатуренной стене, огласив Дюде результат долгих раздумий:

– На спор, хочешь скопирую один-в-один?

– Верю. Могу в этом помочь.

Предыдущее состояние беспричинной радости от выпитой смирновской сменилось у Дюди приступом чёрной меланхолии:

– Как живописцы мы никому не нужны. Наше с тобой академическое образование – бесполезный балласт, это как исповедовать теорию флогистона, когда остальной мир пересел в автомобиль, во всю пользуясь результатами кислородного горения. Метод социалистического реализма, вдалбливаемый с детского сада – полный атавизм. Мы с тобой – две обезьяны на пальме, все остальные с неё спустились, давно потеряв хвост по дороге. Кому в мире интересен художник, рисующий в салонной манере до эпохи импрессионизма?

– Что он сказал? – спросил один финн у другого, разливая из бутылки в четыре чашки остатки содержимого.

– Кажется, нас с тобой назвали обезьянами, – ответил ему второй, стараясь держать голову прямо. – Не пойму я этих русских, придётся снова перечитывать Достоевского.

Меж тем, мировая скорбь, завладев, цепко удерживала в своих объятиях и не отпускала Дюдю:

– Вспомни того голландского парня с отрезанным ухом: если живопись не приносит денег, то это искусство.

– Есть второй вариант: твоя живопись – это дешёвая мазня.

Смена обстановки может изменить ход мыслей: приятели, уже вчетвером, в поисках заведения потише, обследовали несколько близлежащих заведений, подходящего так не обнаружили, а потому оказались на набережной Мойки. Сознание к этому времени сделалось фрагментарным, поэтому Дюдя не помнил, как в его руках оказалась полиэтиленовый пакет с финским флагом, а в ней – бутылка вина и бумажные стаканчики. Маленькая площадка, к которой вели каменные ступени, когда-то выполняла роль небольшой пристани и находилась чуть выше уровня воды; прислонившись спиной к её гранитной облицовке, под её сенью мирно спали двое финнов.