Депрессия, роботы и один велосипед

Это была моя теория. Если «Мексиканка» явилась нам в виде картины, может ли она явиться к нам в виде живой девушки? И если да, то что мы, рассудочные твари, сделаем с ней? Будем снимать в сериалах? Заплатим ей за рекламу туши для ресниц? Растиражируем её образ на щитах? А может, она придёт на кастинг, просидит час в очереди и уйдёт ни с чем? А может, её просто никто не заметит, не оценит, и она будет ходить с папкой бумаг по офисному центру – такому, который я полчаса назад видел в окно, пока пил кофе в столовой? В его окнах отражались окна моего здания. Серое стекло в сером стекле.

Был ещё один вариант: всё это бред. Никаких перерождений и воплощений нет. Английский поэт и монгольский хан видели сон – и это совпадение. Два факта из миллиарда фактов. Биолог права – а я нет. «Мексиканка» – это краска на ткани. Как бы та сказала? «Приятное глазу изображение фертильной человеческой самки”?

Мне надо снять бумажки со стены и отправить в мусорную корзину, а самому засесть за образовательные видео. И через пару недель все эти умопостроения покажутся мне самому наивными.

Я закрыл глаза и прислушался к себе. Я чувствовал дыхание, но не чувствовал былой уверенности в своих идеях.

Открыл глаза и встретился взглядом с портретом. «Мексиканка» не осуждала меня, не смеялась надо мной, но её взгляд был таким понимающим, что я растерялся. И когда я руками в белых перчатках взял модерновую «Девочку на пляже» со стойки, у меня появилось ощущение, что я её краду.

Что за чушь? Я не вор. Я здесь работаю. Меня пропустил целый взвод охраны, у меня даже где-то в черепе нейроимплантант, который сообщил местной системе безопасности, что я тот же самый человек, который вчера проходил сто двадцать проверок на компетентность и моральную прочность. А нейроимплантанты не лгут. Не лгу и я.

И я честно отработал этот день, сгорбившись над лабораторными сканерами. К вечеру у меня в глазах плавали цветные пятна от цветокалибровщиков. Я твёрдо решил не идти в бар и не искать знакомств, а всё-таки выспаться. Но когда спускался в лифте, вякнул телефон: пришло сообщение. Сообщение меня доконало.

Чёрт с ним, девушка, конечно, может тебя бросить. Хуже то, что девушка может тебя бросить, просто известив тебя о решении – пока ты в отъезде. Три строчки. Вроде как всё, чего ты достоин. Почему она не хочет брать трубку? Не хочет оправдываться? Ей тяжело с тобой поговорить? Быть может, она прямо сейчас с кем-то другим?

Почему вообще? Что случилось?

Когда мы прощались, я процитировал ей Маяковского: «Тело твое буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережет свою единственную ногу».

Эту метафору Маяковский придумал во сне. Он проснулся среди ночи и в темноте обугленной спичкой написал на папиросной коробке «единственную ногу» и заснул. Утром долго не мог понять, что это значит. Всё это девушке я не рассказал, потому что никому не рассказывал про свои изыскания. Это слишком сокровенно даже чтобы делиться с единственной любимой. Хотя я и вправду был готов быть нежным к ней именно так.

Я в пятый раз набрал её номер, сбросил вызов и зажмурился: сперва было просто темно, потом поплыли пятна бурого цвета – выцветшая охра, невыцветшая охра, потом возникло лицо «Мексиканки».

А может, это тест, подумал я. Проверка, испытание. Кто ты такой, чем занимаешься, почему достоин приходить к этой картине? Что, если пошатнуть твои убеждения, остудить твою страсть? Попробовать смешать тебя с зоологией, распять на хирургическом столе, размазать по предметному стёклышку? А потом отнять любовь? Что от тебя останется, искусствовед? Где твоя страсть? Где твоё чувство прекрасного?

Где истина?

Нет, я не считаю, что она в вине, но за размышлениями снова оказался за барной стойкой. Бармен дежурно осведомился, что мне предложить. Я проскользил взглядом по подсвеченным бутылкам, стоящим вдоль зеркальных полок. «Какая разница?» – подумал я. И сказал:

– Что-нибудь покрепче.

– Покрепче, чтобы отпраздновать? Покрепче, чтобы забыть? Покрепче, чтобы прийти в себя? Дайте угадаю: сперва немножечко, чтобы забыть, а потом ещё немножечко, чтобы прийти в себя, ведь завтра снова на работу.

Я рассмеялся.

– А вы проницательны.

– Как и всякий, кто каждый день за стойкой.

Он налил что-то пахучее. Я молча выпил в два глотка. Напиток был крепким и странным на вкус. Я зажмурился. На несколько секунд у меня исчезли вообще все мысли, кроме «О господи» и «Вот это да!». Потом появилась мысль «А может, так надо?».

Может, так надо? Может, так предначертано? Может, это один из элементов схемы? Она исчезла из моей жизни, чтобы воплотиться в ком-то другом? В человеке, в роботе, в статуе?

Как всё красивое и значимое. Может, я встречу другую? Больше похожую на идеал? Но когда? Где? Мне её увидеть во сне? Или кто-то другой должен её увидеть?

И господи, почему так больно?

Yesterday пришла Полу Маккартни во сне. Это песня о расставании. Значит ли это, что она пришла в наш мир как песня, а теперь пытается появиться ещё и ещё раз: в виде события? И моя потеря – то же самое, что и песня?