Der Parasit (СИ)

— Ты ведь знаешь, что когда я служил в Алжире, то работал с партизанами. — Снова начал Аккерман. — Сама понимаешь, что я с ними не за чашкой чая вел переговоры. Я пытал их. Часами, сутками и неделями. Почти всегда эти люди вели себя одинаково, храня свой секрет. Их глаза были полны смирения и принятия своей судьбы. Они просто ждали и вожделели, когда смерть заберет их. Отчаяние, что поглощало некоторых, убивало быстрее, чем боль, испытываемая от моих рук. — Увидев испуганный взгляд Адерли, он осекся. Леви никогда не говорил с женой на подобные темы. — Но были и те, в чьих глазах не потухал тлеющий огонек, поддерживающий в них жизнь. И грело их смертную душу отнюдь не мысли о свободе и независимости их государства. Они думали, представляли то, что им было дорого.

Ева стала дышать глубже и тише, медленно вдыхая порции воздуха, не сводя взгляда с мужа. Она всегда была открытым человеком, и увидеть на ее лице сострадание для Леви не было чем-то удивительным. Только он его не заслуживал.

— Спустя несколько лет я в полной мере испытал на своей шкуре эти ощущения, когда разведчики пытали меня. Боль не угасала ни на секунду, выворачивая изнутри, сводя сума, доводя до шокового состояния. Тело изнывало от импульсов, проходящих по нервным окончаниям. Я терпел все, что бы они со мной не делали. Я верил, что если переживу все это, то искуплю свою вину и смогу жить спокойно.

— Леви, зачем ты мне это рассказываешь? — стараясь скрыть нервозность и тревожность от сказанного, Адерли старалась выровнять интонацию, которая подрагивала.

Аккерман проигнорировал ее вопрос, не прерываясь от намеченной речи, что обдумывал эти пару дней. На секунду Леви схватился за больную ногу, которая начала ныть спустя долгое время спокойствия. Но была ли эта боль реальной?

— Я всегда вспоминал тебя. Нашу семью. Это единственное, что могло помочь забыться, сидя в допросной. Я воображал себе тихие будни, когда бы приходил с чайной магазина и ждал, когда вернешься ты. Еще представлял, что скоро ты подаришь мне наследника, и я займусь отделкой детской на втором этаже. Да, в моих мечтах был именно мальчик. — Начал взахлеб, с непонятным упоением твердить Аккерман: — Я хотел, чтобы у меня была полная семья, с малышней и бессонными ночами.

Ева часто заморгала, пытаясь сдержать подступающие слезы, и, в конце концов, быстро вытерла глаза рукой, убирая лишнюю влагу.

— Но знаешь, сейчас я понимаю, что этим глупым вещам не суждено сбыться. — Он перевел взгляд с пустоты на Адерли, наблюдая за реакцией девушки. — Если у меня будет ребенок, то и этого Аккермана будут преследовать. Всю его жизнь. Так же как и меня, Кенни, мою мать… Всех… Я не хочу этой жизни для своих детей!

— Подожди… Почему тебя преследуют? Кто? — внезапно спросила Ева. За все эти годы, она не замечала того, чтобы ее муж от кого-то скрывался.

— Ты, наконец-то, задаешь правильные вопросы! — Горько ухмыльнувшись, ответил Леви, готовясь к реакции жены на, очевидно, самую ответственную часть беседы. — Меня преследуют потому, что я… Я — сын офицера гестапо СС Нацистской Германии.

— ЧТО?! — Почти сорвалась на крик Адерли, не веря своим ушам.

Леви отвел взгляд, не в силах смотреть на свою любимую. Ева мигом пересела к нему ближе и схватила его за руку, заставляя повернуться. Ее встревоженный взгляд требовал как можно больше информации.

— Почему ты не рассказал мне этого раньше?! — она снова почти сорвалась на крик.

Хрипло набирая воздух в легкие, она явно готовилась, думая говорить ли следующие слова:

— Знай, я это…

— Вот именно! Зная это, ты бы со мной даже разговаривать не стала! И правильно сделала бы! — перебил ее Леви, повысив голос. — В 1968-ом меня обвиняли не по делу Красного Мая, как я говорил тебе… Меня считали главным подозреваемым в сокрытии врага народа: устроившего геноцид в военное время и ныне американского шпиона. Уж лучше бы я был леворадикалом, да?

Девушка застыла, словно статуя, погруженная в воспоминания ее прошлого в совместной жизни с Леви. Ее глаза смотрели в одну точку, лицо и вовсе не выражало эмоций, а руки уже не так крепко сжимали кисть мужа. Ее выводы твердили лишь о том, что вся их жизнь — обман. Он не был с ней честен и одного дня.

— Именно поэтому мы с тобой не можем пожениться, завести общего ребенка, жить как нормальные люди… — начал перечислять Аккерман, давя на все проблемы, что мертвым грузом весели над ними эти несколько лет, — …как только нас станет связывать хоть один документ или упоминание, ты станешь завидной мишенью в поле зрения разведки. Они без зазрения совести, станут использовать тебя против меня…

Тут же вспомнив все спорные ситуации, что были в их жизни, связанные с упомянутыми проблемами, Леви недовольно хмыкнул, отмечая, как стало тяжело на сердце после их произнесения.

— Ну что, все еще хочешь разделить со мной все горести и радости? — без удовольствия, спросил бывший капитан. — Хочешь носить мою фамилию и перенять тот груз, что она несет? Мало было, когда разведка приходила к тебе, как к себе домой?!