Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Дождались! Уходить надо, Федя. Немцы в городе!

Я хватаю документы, пятилитровую фляжку с хмелевой закваской вместо дрожжей, и только на выход, вдруг влетает во двор мотоцикл. Немецкий. Останавливается. А из него лезут два рыжих немца. Наглые, рукава как у мясников засучены по локоть, сами в касках, а в руках автоматы. Учуяли свежий хлеб, ржут и что-то по-своему лопочут. Увидели нас, заорали.

Один наставил автомат и загнал в угол, другой — пинком расхлебячил дверь в склад, а там полки с горячим хлебом. Заржал немец, набрал целую охапку хлеба и к мотоциклу. Что-то говорит нашему, а сами хохочут. Тот, что с нами остался, смотрит на нас и ухмыляется: «Иван капут! Москау капут!» — А сам, подлец, ширинку расстегнул и давай малую нужду справлять прямо в дежу с опарой. И это на глазах у нас. Представляете?

Я растерялся, а Ваня не выдержал и кричит ему:

— Ты! Мурло фашистское! Хлеб — это же святое дело. Что же ты его поганишь? А ещё высшая раса. Свинья ты после этого. Не понимаешь? Швайне, ты поганое.

Тот как услышал это «швайне», как крутанётся, как заорёт и только — «тэ-тэ-тэ» из автомата.

Смотрю, мой братик Ваня заваливается набок, а у самого глаза враз остекленели, а из груди кровь хлещет. Так головой и посунулся в дежу. Тухачевский на немца заорал, а тот, мерзавец, его дулом автомата в грудь и прижал к стене. Орёт что-то по-своему, зубы оскалил и аж визжит. У Витьки губы побелели и зубы чакают.

У меня с перепугу и от нервов коленки так и подогнулись, я и сел. Шутка ли, брата на глазах убили. Только чую, что сижу на поленнице дров. А дрова для растопки печей готовились долготьём, и чую, что мои руки сами собой хватают здоровенное полено, ноги сами собой шагают вперёд, и тут я размахнулся, да ка-ак шандорахнул немца по каске. Он и долой с катушек, каска с головы свалилась. Я в другой раз, уже по башке, — он дёрнулся и затих. Оно и понятно, я же два года был молотобойцем в кузне.

Немец у мотоцикла, что-то закричал и бежит к нам. Ну, тут уж Витька сообразил, — как кошка сиганул вперёд, сорвал с моего немца автомат, и только второй показался в дверном проёме, он его и прошил очередью. Тот завалился, как подкошенный.

Натворили мы делов. Что теперь делать? На меня нашло какое-то затмение, согласитесь, что не каждый день приходится убивать людей. Стал молиться, прошу Господа нашего меня простить за смертоубийство, а у самого слёзы текут и руки дрожат.

Витька совсем уже оклемался и шипит как змей.

— Одевайся! — швыряет мне китель и каску с убитого немца. Я ничего не понимаю, давай артачиться, а он как загнёт матом.

Того и гляди, нагрянут немцы и нам хана. Одел я мундир поверх халата, подошёл к Ване, а он не дышит. Я документы вытащил, а сам реву в голос. Но что-то надо делать, выскочили во двор, видим — мотоцикл тарахтит на малых оборотах, а Витька давно всё продумал, сразу за руль. Торопит меня. Я ему кричу:

— Ваню бы прихватить, хоть схоронить по-людски.

Витька, аж затрясся.

— Ты о себе думай! Ему уже не поможешь, похоронят без тебя. Ты сам маленько-то соображай, не видишь, что творится?

Тут на наше счастье появляется с тачкой Ермолай Дмитриевич. Увидел нас, думает немцы, затрясся, глаза округлились. Кое-как привели его в чувство, признал нас. Я со слезами прошу его:

— Ермолай Дмитриевич! Родненький! Ваню убили. Вы уж его похороните по-христиански, а то и нам тут каюк будет. Заберите всё, что в складе: масло, яйцо, соль, сахар — всё берите. Только схороните его, — а сам опять реву, как маленький.

Витька хватает меня за шиворот и в коляску. У меня от этих событий в голове всё перепуталось, ничего не соображаю. Зато у Витьки наоборот, голова работает как часы. Он уже в себя четверть огнетушителя браги влил и ему всё ясно и понятно.

Вылетаем на улицу, городок уже немцы заняли. Везде машины, танки, и, конечно, у них по первости неразбериха. А это нам наруку, Витька городок знал как свои пять пальцев, потому мчимся окраиной, никто не останавливает, ноль внимания. Оно и понятно, мотоцикл ихний, мундиры тоже, да ещё в касках. Наконец выскочили за городок, там уже блокпост стоит, и орут что-то.

Останавливают. Витька чуть притормозил, а только поравнялись, как даст газу и попёрли. Немцы и сами не поняли, что к чему, даже не стреляли. А километра через три опять немцы и танк, он стволом дорогу перегородил, как шлагбаумом. Всё, думаю, отгулял ты своё Федя, и аж зажмурился. Витька притормозил, а потом по газам, поднырнули под ствол, и хватили вперёд.

Те заорали, потом пальбу открыли, но Витька так хватил, ещё и петляет по дороге как заяц, и обошлось. Только я оборачиваюсь и вижу, — царица небесная! Это что же такое? Они, сволочи, башню танка разворачивают и вот-вот вдогонку плюнут.

— Витька, — кричу, — они сейчас шарахнут из танка!

Тут на наше счастье впереди взорванный мост и объезд. Только мы нырнули с трассы, а по тому месту, где нам быть, ка-ак ахнет снаряд! Святые угодники!