Деревенский бунт

– Вру?! Ай-я-яй, разве можно такое дяде говорить?! А ещё, поди, комсомолец, клятву давал… А я сроду не врал… Зуб даю, всё правда… Короче, ближе к ночи, кепочку несут… на подносе. А кепка, в натуре, полный отпад. Ты таких, Филя, сроду не носил, мелко плаваешь, вся холка наголе. Так от… Не русское барахло, сплошная заграница, фирма, а фирма веников не вяжет. Там тебе и нахлобучки, и пуговки, всё, в натуре, по уму. Пуговки расстегнёшь, нахлобучки на уши напялишь – красота, ни-ичо не слыхать. Тебя, к примеру, шеф козлит, а ты ему лыбишься. Тебе же всё до фонаря, у тебя же уши нахлобучками завешаны. Усёк?.. Вот такая, браток, петрушка вышла, взял я две кепочки и почапал, солнцем палимый. Вот с тех пор я ох как продавцов уважаю… беру за хвост и провожаю. В натуре, люблю их… А чего мне их не любить?! Зашёл с пустыми руками, а вышел с двумя кепками. И в почётные попал. А почё мне те кепки, в натуре?! Я их толкнул на барахолке – сплошной навар…

– Ни-че-го не пойму… Ты же с пустыми руками зашёл?..

– С пустыми.

– У тебя же кепка была… малая, а ты её хотел на чурку пялить?

– Да не было у меня никакой кепки. Я же муму гнал, я как раз и хотел одну скоммуниздить, а меня бикса зачалила… Но вышел-то с двумя кепками. О какой выхлоп…

– Ну и прохиндей же ты, Головня!.. Ты же говорил, купил, домой пришел, мерил – малая, пошел менять….

– Я же я тебе мозги пудрил. Ничо я не покупал, ничо не мерил; зашёл в магазин с пустыми руками, с двумя кепками вышел. И Машка на сарапайся, и Васька не чешись… Я же говорил, и тебя куплю: вокруг пальца обведу, вот и обвёл… Учись, Филя, пока дядя живой. Такая, в натуре, жись идёт… кто кого обманёт…

Филя мрачно вгляделся в Головню.

– У тебя погоняло – Головня? А в деревне – Гуран?

– По малолетке дразнили – Гуран.

– А гуран – таёжный козёл, помнишь?.. Козёл…

– Ты на что намекаешь, браток?

– А на то, что ты – урка… да не в кожаной тужурке… урка из сельского проулка. Я бы тебе подогнал ещё пару погонял: Бухало и Кидало…

– Я ведь за козла могу и в пятак дать, и перышко под сало загнать… – Головня, может, страху нагоняя, сунулся в брючной карман.

– Да я тебя пальцем раздавлю, клопа поганого! – Филя, ухватив за грудки, по-медвежьи сгрёб Головню, сорвал со стула и, взметнув над столом, зло вгляделся в блатного. – Зашибу же тебя, урка!..

– Отпусти, сука! – захрипел Головня, дрыгая ногами возле пола. – Башню заклинило?! Сдурел!.. Отпусти!.. Отпусти куртку! Порвёшь, сука!.. Она деньги стоит… Отпусти! У меня же левая смертельная… Куда ты лезешь, салага?! Тише хряк, на бритву лягишь!.. Ну, сучара, счас пёрышком распишу, мама не признает!

И в самом деле, Головня выдернул чёрный нож, но впопыхах не сумел нажать пружину, чтобы хищное лезвие со свистом вылетело, не поспел. Филя ухватил руку, крутанул, и Головня со стоном выронил нож, а сам пустым кулём опал на пол.

Подскочили пивные мужики, настороженно окружили, кто-то пошутил:

– Что за шум, а драки нету…

Тут бы и драка вспыхнула, но Филя уже остыл, да и кто лежачего бьёт?! – шпана поганая.

– Жалко мне тебя, бичара, или зэчара, пропащая твоя душа. – Филя сухо сплюнул и, раздвинув толпу крутым плечом, потопал из пивной.

Головня, встав на шаткие ноги, опять умостившись за стол, ещё долго бурчал вслед:

– Чья бы корова мычала, твоя бы молчала. Салага, балабон. Сперва научись нос вытирать, фраер… Жалко ему… Жалко у пчёлки… Кипишной, сразу за грудки… Ну, я тебя, фраер, достану… Кондыбай, пока трамваи ходят. Видали мы таких в гробу в белых тапках… Не надо меня жалеть, не надо. Себя пожалей. Козёл!.. Жалко ему… Дерёвня… Вот и вали в свою дерёвню, раз красиво…

Говоря на лагерной фене, чем Головня подивил Филю, случилось пивное событие в лихое лето, когда на российский престол вскарабкался баклан – пустобай и пустобрёх, погоняло Кидало – кинул державу на растерзание псам заморским; а уж рвался в кремлёвские авторитеты нахрапистый прощелыга – погоняло Бухало. Дышала на ладан народная власть, догуливала остатние хмельные, беспечные денёчки и уже не блажила: мол, нынешнее поколение детей будет жить при коммунизме, – «всё, паря, даром», – и в глухом затишье кремлёвские прощелыги, сановники, чиновники и прочий начальственный сброд… варнаки с большой дороги, впотай рыли норы под матушку-Русь, чтобы обчистить народ до нитки и кривыми норами уволочь награбленное добро в заморье. Чуя, куда дует шалый ветер, заегозили доморощенные прохиндеи, большие и малые, выуживая ржавую рыбицу в мутной воде, крышуясь янычарами и мусорами. Народ русский – раненый медведь – ревел от боли: в гниющей ране червями роились прохиндеи; и дух прохиндейский сгущался мороком над городами и весями, заслоняя небесную синь. Прощелыги низкого пошиба, что мелко плавали – вся холка наголе, заворачивали в пивной погреб; прощелыги – тоже не дураки выпить, промочить горло хмельным пойлом.