Деревянная девочка, или Ди — королева кукол

„Ничего себе, счастье!“ — подумала я и с плачем бросилась ничком на диван.

Внимательно прислушавшись у двери, „тётя Маруся“ вынесла мою шубу и повесила на крючок в прихожей. Про камень она даже не спросила. Мы посидели, не включая свет, словно ждали чего-то. Потом я открыла форточку. Во дворе было тихо. Я почему-то ждала, что залают милицейские собаки. Но в форточку над раскалённой батареей врывался только морозный воздух с особым запахом зимнего Ленинграда. В те годы на высоте крыш воздух был свеж и пахло сосновым лесом. А поздно вечером стали возвращаться соседи, но мы не выходили и ни с кем не разговаривали. Уже ночью услышали, как вернулась Алка. Она забарабанила в дверь соседки, с которой дружила, и мы услышали её крик: „Послушай, что делается! Я возвращалась сейчас по Рубинштейна! Там и на набережной полно милиции! В нашем парадном нашли задушенного старика!“

Утром „тёте Марусе“ принесли пенсию. Почтальонша с ужасом рассказала, что в квартире под нами убили старуху и её пенсию некому было отдать. Хоронить её тоже некому. Свой труп она завещала анатомичке. „Надо же, — восклицала почтальонша. — Какой ужас! Как страшно, когда тебя некому хоронить!“

„Тётя Маруся“ закрыла за этой тёткой дверь и стояла, прислонившись спиной к косяку: „Люди… Какие глупые! — усмехнулась она, пожав плечами. — Разве страшно, что тебя некому хоронить? Страшно, когда людей убивают! А сожгут тебя, закопают в землю или станут изучать студенты — какая разница? Ты уже ничего не будешь знать, и тебе будет всё равно!“ Она стояла, с глуповатой детской улыбкой, лицом к окошку, и её глаза излучали внутренний свет…

Воистину, я происходила из семьи прирождённых атеистов. Никто из нас не верил в бога и в загробную жизнь на том свете. Никто никогда этого не обсуждал, но я впитала это с молоком матери. А вот люди с иным ощущением мира были для меня загадкой. Но только в тот самый миг я поняла, что именно с такими людьми и можно было построить эту чудовищную коммунистическую страну, где миллионы верили в какое-то светлое будущее для потомков, а сами вместе с детьми и внуками соглашались жить в полном и абсолютном дерьме…»

В дверях показался Клайв. Посмотрел на меня и, кажется, собрался уйти, уже повернувшись спиной, но я окликнула, и он вошёл в комнату.

— Прочитала! — сказала я. — До конца. Всю рукопись. Это кошмар. И неужели я выберу этот мир, это время — этот двадцатый век, чтобы «кончить в благополучии» свою жизнь, как вы сказали?

— Ну… Это было не самое плохое время. А в других странах жизнь в это время была совершенно иная. В процветавшей тогда Америке, Швейцарии или где- нибудь на юге Франции… в Альпах, на берегу тёплого моря — люди жили совсем неплохо — лучше, чем в другие времена. И даже у вашей далёкой родственницы юность в той ужасной стране была вполне счастливой. Важно, в какой среде, какой семье и каком окружении ты жил… Есть её другие записки… Ещё одна рукопись.

— Нет, — возразила я. — Не… сегодня, — добавила, чтобы усыпить его бдительность. — Хватит кошмаров… — я чувствовала себя совершенно разбитой. Усталость не ушла со сном, и меня это мучило. Я была не готова к побегу отсюда сию минуту — не в силах была сделать сегодня то, что должна была сделать не откладывая… Должна! Ведь ОНИ… Эти, в «тарелках», не отступятся. Не оставят меня в покое, не прекратят охоту! А где найти место, где меня не поймают? И не станут убивать других людей? Куда мне бежать? От НИХ не скроешься даже в прошлом! Я обхватила голову руками и, кажется, что-то сказала вслух.

— Вас спасут! — прошептал Клайв.

— Спасут? Кто?

— Боги! Я подумала, что он шутит. И промолчала.

— Вы попадёте в такое время, где вам будет обеспечена безопасность. Там вы окажетесь под защитой.

— У кого же?

— У тех, кого люди когда-то считали богами…

Я не могла подумать, что ослышалась. Он подошёл к окну и раздёрнул штору. Открылся вид на море и на заснеженную вершину.

— На Олимпе жила могущественная раса, когда человека ещё не было на Земле. Я имею в виду «человека разумного».

Он сказал это таким тоном, что я не могла его не спросить:

— Есть, по-вашему, и человек неразумный?