Деревянное яблоко свободы

– Я ничего не вижу! – приподнимаясь на цыпочки, говорила бестужевка Надя. – Я совершенно ничего не вижу! Господин, вы не можете снять свою шляпу? Вы же мешаете людям смотреть! Боже, какой противный человек! Я ему говорю, а он делает вид, что не слышит. Валентин, – повернулась она к стоявшему рядом с ней безусому гвардейскому прапорщику, – скажите ему, пусть он снимет свою мерзкую шляпу.

– Наденька! – заволновался поручик. – Позвольте вас подсадить.

– Нет, нет, не трогайте меня! Хотя, пожалуй, подсадите, только не вздумайте распускать руки. О господи, да какой же вы растяпа! Вот уже первая телега проехала, а я ничего не увидела. А вон выезжает вторая. Два мужчины и одна женщина. Вы посмотрите, какой у нее румянец! Неужели ей совсем не страшно? А это мужчина… Что он кричит? Из-за этих барабанов ничего не слышно. Вы не слыхали, что он кричал?

– Кажется, он кричал «нас пытали», – неуверенно сказал прапорщик.

– Неужели пытали? Что же вы меня не держите?

– У меня руки устали, – виновато сказал Валентин.

– Руки устали? – Она обдала его взглядом, полным презрения. – Мужчина называется, офицер. Давайте побежим, мне хочется посмотреть на тех, которые в первой телеге. Там, говорят, Желябов.

Надя торопливо выбиралась из толпы, ведя за руку сконфуженного прапорщика.

Тем временем огромные толпы народа стекались и к Семеновскому плацу, окруженному казаками и кавалерией, где в полном молчании ожидали прибытия осужденных. Ближе к эшафоту были расположены квадратом конные жандармы и казаки, а еще ближе, на расстоянии нескольких метров от виселицы, пехота лейб-гвардии Измайловского полка.

После восьми часов стало прибывать начальство – градоначальник Баранов, затем прокурор судебной палаты Плеве, прокурор Плющик-Плющевский и прочие.

До Семеновской площади езды было не больше, чем на полтинник, но прапорщик Валентин пообещал извозчику рубль, если доставит без опоздания. Улицы, по которым пролегал маршрут осужденных, были забиты, но извозчик, хорошо зная Петербург, проехал переулками к концу Николаевской улицы. Пробиться дальше было невозможно из-за исключительного стечения народа. Здесь прапорщик разорился еще на целковый, в результате чего получил возможность вместе с Надей взобраться на крышу кареты. Отсюда открывался замечательный вид на происходящее.

Все пространство Семеновского плаца и Николаевской улицы было запружено морем народа, как стрела, коридор, выходивший непосредственно к эшафоту.

Эшафот представлял собой черный квадратный помост, обнесенный перилами. На помосте три позорных столба с висящими на них цепями и наручниками. Посредине помоста еще два высоких столба с перекладиной в виде буквы «П», а на перекладине шесть железных колец с веревками (шестая – для Геси Гельфман) [11]. За эшафотом стояли две телеги с пятью черными гробами.

Немного в стороне от помоста была сооружена специальная платформа для чинов полицейского и судебного ведомств. Здесь же находились представители русских и иностранных газет и почетные гости. За этой трибуной располагалась группа высших офицеров разных родов войск.

Не успели Надя и Валентин как следует оглядеться, как в толпе произошло движение и раздались возгласы: «Едут! Едут!»

– Держите меня, чтобы я не упала, если мне станет трудно, – сказала Надя своему спутнику, вглядываясь в глубь Николаевской улицы, где действительно появились окруженные конными жандармами две позорные колесницы. Они медленно пробивались сквозь раздвинутую казаками и жандармами толпу.

– Смотрите, Наденька, – возбужденно зашептал Валентин. – Вон на первой колеснице с бородой, это Желябов. Смотрите, он улыбается!

Но Надя не смотрела на Желябова. Она впилась взглядом в бледное лицо молодого человека с усиками, который сидел рядом с Желябовым. Льняные длинные волосы выбивались из-под арестантского картуза, а на груди висела такая же, как у его товарищей, доска с надписью «цареубийца». Чем ближе подъезжала первая карета, тем больше волновалась Надя. Неужели?

– Послушайте, Валентин, как фамилия того, который рядом с Желябовым?

– Кажется, Рысаков, – сказал Валентин.

Рысаков, Рысаков… Тот говорил, что его фамилия Глазов. И все-таки…

– Это он! – вскрикнула Надя и, предусмотрительно отодвинувшись от края крыши, повалилась в обморок.

Пока встревоженный прапорщик приводил ее в чувство, позорные колесницы приблизились к эшафоту.

Представители власти и чины прокуратуры заняли свои места на трибуне. Палач влез в первую колесницу и, отвязав Желябова и Рысакова, передал их своим помощникам, которые ввели приговоренных на помост. Тем же манером были препровождены на помост Кибальчич, Перовская и Михайлов. Желябов шевелил руками и часто поворачивался то к Перовской, то к Рысакову. Стоя у позорного столба, Перовская шарила по толпе глазами, словно кого-то искала, но на лице у нее не шевельнулся ни один мускул, лицо сохраняло каменное выражение. Рысаков, когда его возвели на помост, оглянулся на виселицу, и лицо его исказилось от ужаса.

Гул, прошедший по толпе при появлении колесниц, утих.